Виктор Боков - Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения

Сегодня он зовется дядя Сэм,
Размахивает бомбою нейтронной,
Он угрожает — это ясно всем —
Планете всей, единой и огромной.

Что ни война, то новые кресты,
Что ни война, то новые могилы,
И выводы мои — они просты —
Объединим скорее наши силы.

И доброй волей счастье оградим,
Чтоб род людской нигде не прекратился,
Развеем довоенный этот дым,
Чтоб он в военный дым не превратился!

Надо скликаться!
Надо тесней становиться.
Надо смыкаться —
Туча над миром нависла.

Надо возвысить
Голос протеста:
— Распрям, раздорам,
Насильям не место!

Сеянье смерти,
Сеянье страха
Нам, планетянам,
Хуже, чем плаха.

Не посягайте на мир,
Не топчите святыни.
Или не слышны вам
Звоны Хатыни?!

Будущее, где ты? Постучись!
На ночлег пущу на простынь свежую.
Ты, как происшествие, случись,
Я тебе в свирель сыграю нежную.

Дом мой весь из песен и стихов,
Звезды мне прислуживают запросто.
Я не пожалею лучших слов,
Лучших вин тебе добуду к завтраку.

Будущее! Я тебе писал
Из окопов, где шрапнель царапала.
Будущее! Я тебя искал
Много лет настойчиво-старательно.

Приходи ко мне! Я твой босяк,
Твой пастух и твой послушник яростный.
Твой родник, который не иссяк,
Несмотря на все угрозы старости!

Что ни лес, ни трава
Расстилается,
Под ногой у меня
Расстояньице.

Неоглядны
Российские стороны,
Тяжелы невподым
Плуги-бороны.

А землица лицом
Рябоватая,
Ей нужны мужики
И новаторы,

Ей нужно прилежанье,
Лелеянье.
Что земле
Хлебопашцы неверные?!

Ей любовь подавай
Да согласие,
Солнце яркое,
Небо атласное.

Что ни лес, ни трава
Расстилается,
Силой, яростью
Хлеб наливается!

Небо синеет
Ивановским ситцем.
Новость какая —
Рожь колосится.

Колос к колосу,
Как на параде.
Добрые люди,
Полный порядок.

Тут не требуется
Разъяснения,
Значит, люди
Пахали и сеяли.

Каждый стебель —
Чудо редчайшее.
Встал, как воин
В минуту молчания.

Колос — добро.
Достоянье народное,
Зыбка зерна,
Колыбель плодородия.

До горизонта
Сила и сизость,
Всеми рифмами
Чувствую близость

К этой пашне,
К этому пахарю,
К этому полю
С веселыми птахами!

Полпланеты Родина
Наша занимает.
Думаю, что это
Каждый понимает.

На Чукотке сумерки,
А в Москве рассвет.
Какие мы широкие,
Других таких и нет!

Степи не измерить,
Горы не излазить.
Что-то я расхвастался,
Как бы их не сглазить.

Просторы и пашни
Печальны иногда,
Не забыли павших
В военные года.

Родина — руды,
Родина — газ.
Ей бывает трудно,
Но есть рабочий класс!

Родина — пристань,
Песня под дугой.
Пожить бы мне лет триста,
Чтоб быть ее слугой!

Красавица забрызгана известкой,
Но движется с достоинством княжны.
Она кричит: — Девчата, кровь из носа,
Но план сегодня дать должны!

На телогрейке свежие белила
И точки с запятыми кувырком.
И красила она и веселила
Своих подруг калужским говорком.

— Чаво? — Да ничаво! — Куды Кудыкина?
— Сяледку привязли. Бярем? — Бярем! —
Вдруг сочинила, будто Люда Зыкина
Работала когда-то маляром.

— А я хотела тоже быть певицей,
Чтоб, как она, народ увеселять,
Но помешал парнишка смуглолицый.
«Брось пение, — сказал, — пойдем гулять!»

Смеются, смело зубы обнажают,
Дают простор душе своей простой.
И кажется, чуть-чуть воображают,
Что им доверен дом, где жил Толстой.

— Девчонка, калужаночка бедовая,
С разлетом удивительных бровей,
Стена-то у тебя теперь как новая.
— Ты прав, товарищ! Но любовь — новей!

Бок о бок тесно жмутся ведра с краской,
Осталось красить только полчаса.
Кончай работу! Сердце бредит лаской,
Любовь восходит на свои леса!

Руки виноградарей,
Руки сталеваров,
Пальцы ненаглядные,
Крепость тыловая.

Власть необоримая,
Звоном налитая,
Выкриком: — Бери меня,
Я твой пролетарий!

Руки возле блюминга,
Возле огнепада,
Любите не любите,
Но работать надо.

Руки в апатите,
В блестках горных руд.
Хотите не хотите,
Всему хозяин труд!

Руки для таски
Пушек, батарей,
Руки для ласки
Жен и матерей.

Руки для восстания,
Руки для борьбы.
Песня у них старая:
— Мы не рабы!

У станков не вы ли это
В утреннюю рань?
Ах, как смело вылетела
Ленинская длань!

Давно мне говорил Асеев,
Слова куда-то вдаль бросая:
— Кого история отсеет,
Кого история оставит.

Тогда он был белей Эльбруса,
Что говорил, все это правда:
— Поэзия не любит трусов,
Поэзия — деянье храбрых.

Подтянутый и моложавый,
Ценил он все своим тарифом:
— Поэзия — моя держава,
Опричники и слуги — рифмы!

— Поэзия — мое спасенье! —
И я твержу, взгляд вдаль бросая:
— Кого история отсеет,
Кого история оставит!

В природе любая материя,
Замечено мною давно,
Уходит от угнетения,
И мне это тоже дано.

Какая-то смертная муха,
Попав в западню паука,
Усилием тела и духа
Рвет подлые сети силка.

На что уж улита, которой
Бог не дал хороших мозгов,
При мне и, представьте, что скоро
Избавилась от врагов.

А я со своим лабиринтом
Извилистого вещества
Промямлю трусливо «Берите»?
В толстовцы пойду? Черта с два!

Немало Гомер понимал,
Легко разбирался во многом,
Как мудро он мир обнимал
Размером размеренно-строгим!

Когда я у моря стою,
У древней и каменной гривы,
Гекзаметр Гомера пою —
Прибои, приливы, отливы.

Когда окажусь среди звезд,
Один на один со Вселенной,
Гомер предо мной во весь рост
Встает красотою нетленной.