Евгений Долматовский - Товарищ мой

Нет минуты, когда б не стреляли
На планете Земля.
Нет секунды, когда б не пылали
Города и поля,
Словно в доброй земной оболочке
Скрыты тайны войны
И все время в какой-нибудь точке
Прорываться должны.
Тридцать лет я стою в карауле,
На пороге огня.
Все ракеты, все мины, все пули
Снова ранят меня.
Снова смерть над землей прожужжала,
Снова метят в зарю.
Потому я так редко и мало
О любви говорю.

Загадочная русская душа...
Она, предмет восторгов и проклятий,
Бывает кулака мужского сжатей,
Бетонные препятствия круша.
А то вдруг станет тоньше лепестка,
Прозрачнее осенней паутины.
А то летит, как в первый день путины
Отчаянная горная река.

Загадочная русская душа...
О ней за морем пишутся трактаты,
Неистовствуют киноаппараты,
За хвост комету ухватить спеша.
Напрасный труд! Пора бы знать давно:
Один Иванушка за хвост жар-птицы
Сумел в народной сказке ухватиться.
А вам с ним не тягаться все равно.

Загадочная русская душа...
Сложна, как смена красок при рассветах.
Усилья институтов и разведок
Ее понять — не стоят ни гроша.
Где воедино запад и восток
И где их разделенье и слиянье?
Где северное сходится сиянье
И солнечной энергии исток?
Загадочная русская душа...
Коль вы друзья, скажу вам по секрету:
Вся тайна в том, что тайны вовсе нету,
Открытостью она и хороша.

Тот, кто возвел неискренность и ложь
В ранг добродетелей, понять бессилен,
Что прямота всегда мудрей извилин.
Где нет замков — ключей не подберешь.
И для блуждающих во мгле закатной,
Опавших листьев золотом шурша,
Пусть навсегда останется загадкой
Рассвет в апреле —
Русская душа!

Всегда в порядке, добрые,
Приятные, удобные,
Они со всеми ладят
И жизнь вдоль шерстки гладят.
Их заповедь — смирение,
Их речи — повторение.
Сияние улыбок,
Признание ошибок...
А я люблю неистовых,
Непримиримых, искренних,
Упрямых, невезучих,
Из племени колючих.
Их мучают сомнения
И собственные мнения,
Но сердце их в ответе
За все, что есть на свете.
Не берегут колючие
Свое благополучие,
И сами лезут в схватку,
И режут правду-матку!
А если ошибаются,
Больнее ушибаются,
Чем тот, кто был корыстен
В опроверженье истин.
Не у природы ль учатся
Они своей колючести?
Ведь там, где нежность скрыта,
Есть из шипов защита.

Как мало сверстников моих — врачей!
На медицинский подавались редко:
На пьедесталы доменных печей
Мальчишек возводила пятилетка.
Гуманная профессия, прости,
Но нам тогда казалось главным делом —
Не человека одного спасти,
А человечество — ну, как бы в делом.
Однако находились чудаки,
Которые и в этот век железный
Шли в эскулапы, моде вопреки,
Для исцеленья всех от всех болезней.
Когда на нас свалились горы мук,
То пригодился их нешумный опыт,
И слава богу, что хватило рук
Все наши раны рваные заштопать.
А нынче медицина впереди,
Былое небрежение забылось,
Ведь сердце женское в мужской груди
Недаром восемнадцать суток билось.
И мы теперь готовы послужить
Науке о спасенье человека.
Дезинфицируйте свои ножи,
Вперед, хирурги, чародеи века.
Но слишком мы привыкли отдавать,
Тонуть, радируя, что все в порядке.
Не нам подсадят сердце, а опять
У нас возьмут сердца для пересадки.

На крейсере стопорят ход.
Простуженный голос военный
По радио передает
Команду — начать построенье.

От носа до самой кормы,
Вдоль палуб, надстроек, орудий
Шеренгою замерли мы
В раздумье —
Что было, что будет.

На мачте насупился флаг,
Ушел из-под действия солнца,
И грустно и медленно так
Оркестра колышется бронза.

Тогда и берут моряки
На досках распятую хвою,
За борт опускают венки
На встречу с водою живою.

Гремит троекратный салют,
Как будто бы море качая,
И рядом с венками плывут,
Плывут бескозырки, как чайки.

Я думал, что этот квадрат
На картах помечен особо:
На дне краснофлотцы лежат
В стальных корабельных утробах.

Но мне объяснил кавторанг,
Поскольку служил я в пехоте:
Не надо квадрат выбирать,
Венки возлагая на флоте.

Прошли мы такую войну,
Что можно венок поминальный
Спускать на любую волну
На Балтике многострадальной.

В центре нового города Братска
Монумент из струнобетона,
Словно вдруг устремилось к небу
И застыло белое пламя.
А за ним —
Полукругом —
Плиты,
А на них —
Имена погибших
На Отечественной Великой,
До рождения города Братска.

Здесь была глухомань-чащоба.
Шалаши, бараки, палатки
Появились на этом месте
Во второй половине века.
Неужели рыцари Братска
Прах убитых отцов с собою
Привезли на ангарский берег,
Чтобы стал он братской могилой?

Нет! Фамилии на бетоне
Сплошь сибирские, коренные,
Начиная от Ермаковых —
Их там шестеро...
А Шаманских
Двадцать девять...
По восемнадцать
Ознобишиных и Хлыстовых.
Погодаевы — целый столбик.
Погодаев-герой — в заглавье.

Сорок семь сибирских гвардейцев,
Отстоявших столицу нашу,
Не «Московские» — по-московски,
А «Московских» — народ сибирский,
Есть Безвестных и Беломестных,
Черемных, Хромовских и Тяжев,
Терпуговы числом пятнадцать.
Большешаповы и Распутин.

Здесь когда-то, на диком бреге,
Был острог и заимки были.
До войны в потемневших избах
Мужиков было тыща двести,
И почти что столько фамилий
Нынче на поминальных плитах.
Одинаково назывались,
Одинаково честно жили.

Ни один из них не увидел
Стройных линий высоковольтных,
Алюминиевых заводов
И высотных жилых ансамблей.
Двадцать раз на доске — Парилов,
А Муратовых там шестнадцать,
И двенадцать раз Карнаухов
Повторяется, словно эхо.

Красные мадьяры,
Бурая тайга,
Яростно и яро
Бурей на врага.
Чайки на Байкале —
Серое крыло —
Остро заблистали
Саблей наголо.

Прямо в бой из плена —
За Советов власть!
Словно кровь из вены,
Козырная масть.
Выбор не случаен,
Путь не одинок.
Отраженьем чаек
Мечется клинок.

Бешеные ветры,
Приангарский край.
Заслонили кедры
Вид на ваш Дунай;
Вот в какие дали
Венгров занесло:
Сабли на Байкале
Серое крыло.