Тимур Кибиров - Стихи

Кто же не хочет. Но дело не в этом,
дело, наверно, в источнике света,
в песенке, как оказалось, не спетой,
в нежности, как ни смешно!
Как же не стыдно!.. И, в зеркало глядя,
я обращаюсь к потертому дяде:
угомонись ты, ублюдок, не надо!
Это и вправду грешно!

Это сюжет для гитарного звона,
или для бунинского эпигона,
случай вообще-то дурнейшего тона —
пьянка. Потрепанный хлюст.
Барышня. Да-с, аппетитна, плутовка!..
Он подшофе волочится неловко,
крутит седеющий ус.

Глупость. Но утром с дурной головою
вдруг ощущает он что-то такое,
вдруг ошарашен такою тоскою,
дикой такою тоской —
словно ему лет пятнадцать от силы,
словно его в первый раз посетило,
ну и так далее. Так прихватило —
Господи Боже ты мой!

Тут уж не Блок – это Пригов скорее!
Помнишь ли – «Данте с Петраркой своею,
Рильке с любимою Лоркой своею»?..
Столь ослепителен свет,
что я с прискорбием должен признаться,
хоть мне три раза уже по пятнадцать —
Salve, Madonna! и Ciao, ragazza!
Полный, девчонка, привет!

Скажите, девушки, подружке вашей,
что я в отцы гожусь ей, к сожаленью,
что старый пень я
и вряд ли буду краше.

Еще о том, девчонки, объявите,
что я ночами сплю, но просыпаюсь,
ее завидя,
и сладкой дурью маюсь!

Шепните ей, что я в тоске смертельной,
но от нее мне ничего не надо,
и серенаду
пускай она считает колыбельной!

Прости. Я пока что не знаю за что, но прости!
Прости мне за все, что ни есть, и за все, что ни будет,
за все, что ни было, за то, что чисты и пусты,
невинны слова, и от них ничего не убудет.

За то, что и время идет, и пространство лежит,
и с этим уже ничего не поделать, Наташа,
чтоб клятвенно руку на сердце твое положить…
Простите, конечно же не на твою, а на вашу.

С блаженной улыбкой – совсем идиот! —
по мартовским лужам брожу,
гляжу на твой город, разинувши рот,
прекрасным его нахожу!

Я знаю, не так уж красива Москва,
особенно ранней весной,
но ты родилась здесь, и здесь ты жива,
здесь ты целовалась со мной.

И весь этот ужас – Фили, Текстили —
нелепая, злая херня —
лучатся бессмертием, смысл обрели,
как я, дорогая, как я!

Впервые мне, Наташа, тошно
смотреть на женские тела.
Иль теток возжелать возможно,
когда мне ангел не дала?

А я ведь за одно мгновенье
меж ненаглядных ног твоих
отдал бы к черту вдохновенье!
Но ты не разомкнула их.

Не любите Вы этих мужчин, mon amie!
Ну за что же их, право, любить?
Знаю этих козлов – медом их не корми,
только дай что-нибудь осквернить!

Ведь у них, окаянных, одно на уме,
у меня же – как минимум два!
Это надо совсем головы не иметь,
чтоб не мне, а мужчинам давать!

В край далекий уезжая,
милая моя,
ты не вздумай, дрянь такая,
позабыть меня!

Ты не вздумай, дорогая,
позабыть о том,
как стоял я, обмирая,
под твоим окном,

как сидел с дурацким чаем
за столом твоим,
меж надеждой и отчайньем
нем и недвижим,

как раскатанной губищей
нежных уст твоих
я коснулся, словно нищий
у ворот святых!

Так не вздумай, ангелочек,
это забывать!
Хоть один еще разочек
дай поцеловать!

А иначе – вот те слово,
вот те, Таша, крест —
будешь ты не Гончарова,
а прямой Дантес!

Бодливой корове бог рог не дает.
Вот так же и ты – не даешь!
Я хнычу и жалуюсь дни напролет,
я сетую: «Эх, молодежь!..»

Но, знаешь ли, то, что ты все же даешь,
никто на земле не дает —
такое веселье по жилам течет,
такое блаженство под сердцем растет,

такая музыка поет!

Я тебя называю своею,
хоть моею тебе не бывать,
потому что все больше пьянею,
подливаю опять и опять.

Черной ночкой вино зеленое
нашептало мне имя твое.
Глухо екнуло сердце хмельное.
Так прощай же, блаженство мое!

Черной ночкой по белому снегу
я уйду от тебя навсегда,
в горе горькое брошусь с разбегу,
пропаду без стыда и следа.

Провожают меня до заставы,
наливают мне на посошок,
подпевают мне пьяной оравой
и Некрасов, и Надсон, и Блок!

У моей у Госпожи
нрав суров и строг режим —
ничего ей не скажи,
никогда с ней не лежи!

На мою бы Госпожу
да хорошую вожжу,
я же только погляжу —
как осенний лист дрожу!

Потому что Госпожа
словно майский цвет свежа.
Как такую обижать?
Лучше просто обожать.

Я так люблю тебя, а ты меня не так,
так как-то, средненько, неважно, на трояк.

Напрасны жалобы, бессмысленны укоры —
ты снова о стихах заводишь разговоры!

А что в них, девочка? – Слова, слова, слова!
Ужели же от них кружится голова,

и сердце сладостно сжимается, и очи
вдруг увлажняются, а также, между прочим…

Да что там говорить! Органа жизнь глухой
скорей поймет, чем ты меня!.. Ах, ангел мой,

как хочется тебя! Обнявши стан твой гибкий,
я б целовал тебя – от пятки до улыбки,

и спереди всю-всю, и сзади, и т. п.!
Вот счастье, милый друг!.. А вот стихи тебе.

По бэрэжку хожу
да соби смэкаю:
хто з тобою нэ знается
горя той нэ знае!

Ох уж ты, Наталка,
шо ж ты наробыла?
Ты ж мэнэ, стару людину,
зовсим погубила!

Ты мэнэ старого
нэ мож'эшь кохати.
А я пийду в сад зэлэный
по тоби рыдати!

Нату моя, Нату,
шо ж таке творится?
Ты ж така хороша, Натку,
дай хоть подывыться!

Дай уж, дивчиночка!..
Нэ дае ни трошки!
Ой, ратуйте, громадяне,
помираю с тоски!

Нэ дае, змиюка!
Чому ж я нэ птица,
шоб в блакитно небо ридно
от тоби сокрыться?

Тю на тэбэ, Натку!
Сэрдэчко разбилось.
Грае, грае воропае,
шоб воны сказились!

Богу молиться об этом грешно.
Книжки об этом печатать смешно.
Что с этим все-таки делать?
Жил же без этого – и ничего,
без дорогого лица твоего
и уж тем паче без тела.