Тимур Кибиров - Стихи

С этой тоской безответной,
как Тогенбург я точь-в-точь.
Как титулярный советник,
пить собираюсь всю ночь.

Потоскуй же хоть чуть-чуть,
поскучай же хоть немного,
Христа ради, ради Бога,
хоть чуть-чуть моею будь!

Ради красного словца,
красного, как бинт, Наташа!
Ну пускай не до конца —
будь моею, стань же нашей!

Хоть на чуточку побудь,
на мизинчик, ноготочек!..
За двусмысленность, дружочек,
не сердись, не обессудь.

С Афродитою Ураньей
не был я знаком заране.
Я всегда служил открыто
Афродите общепита.

Но тебе благодаря
днесь ее оставил я.
Познакомлен я тобою
с Афродитой гробовою.

Когда б Петрарке юная Лаура
взяла б да неожиданно дала —
что потеряла б, что приобрела
история твоей литературы?

Иль Беатриче, покорясь натуре,
на плечи Данту ноги б вознесла —
какой бы этим вклад она внесла
в сокровищницу мировой культуры?

Или, в последний миг за край хитона
ее схватив на роковой скале,
Фаон бы Сафо распластал во мгле —

могли бы мы благодарить Фаона?
Ведь интересно? Так давай вдвоем
мы опытным путем ответ найдем!

Как здесь красиво было бы с тобой!
Как интересно, Таша, и забавно
плыть по каналам этим достославным,
как дожу с догарессой молодой.

Как вкусно было б красное вино,
как хороша на площади полночной
была бы эта музыка, как точно
совпало б все! Но нам не суждено,

но мне не суждено с тобою вместе
обозревать одну и ту же местность.
А почему уж – я не знаю сам.

И все вокруг постыло и известно.
Я, как слепой, мотаюсь здесь и там,
дивясь твоим, Наташка, красотам.

Твоя протестантская этика
с моею поганой эстетикой
(поганою в смысле языческой)
расходятся катастрофически!

Историко-экономически,
согласно теориям Вебера,
твое поведенье нелепое
вполне прогрессивно, отличница.

Но вот в отношеньях межличностных,
но в сфере любовного пыла
безумства мои предпочтительней! —
Эх ты, немчура моя милая!

Сей поцелуй, ворованный у Вас,
мучительно мне вспоминать сейчас.

Настанет ночь. Одно изнеможенье.
Но ведаю – мне будет наслажденье.

Ты вновь придешь. Ко всем твоим устам
прильну губами, волю дам губам.

И ты сама прильнешь ко мне, нагая,
в медлительных восторгах изнывая.

И плоть моя твою раздвинет плоть
и внидет в глубь желанную, и вот

проснусь я в миг последних содроганий,
тьму оглашая злобным матюганьем.

Все говорит мне о тебе – закат,
вершины Альп багрянцем озаривший,
и Моцарт, в птичьем гаме просквозивший,
и ветр ночной, и шепоты дриад.

И хохоты греховные, и взгляд
попутчицы, нарочно стан склонившей,
и декольте ее, и даже лифчик,
представь себе, о том же говорят!

И книги все посвящены тому же!
Ну ладно я, вздыхатель неуклюжий,
бубнящий о тебе уж скоро год,

но ведь не весь же мир! Какой-то ужас!
Филипп Киркоров, милая, и тот
лишь о тебе танцует и поет!

Дано мне тело. На хрен мне оно,
коль твоего мне тела не дано?

Коль мне нельзя использовать его
для ублаженья тела твоего?

Зачем оно, угрюмое, в ночи
ворочается, мучится, торчит?

Зачем, как ртуть, густа дурная кровь?
Ах, лучше б быть из племени духов!

Я б дуновеньем легким в тот же миг
за пазуху и под подол проник!

Черный ворон, что ж ты вьешься
по-над Ледою нагой?
Ты добычи не добьешься,
Леде надобен другой.

Лебедь тешится и тешит,
белоснежным пухом льнет,
деву млеющую нежит.
Что ж ты каркаешь, урод?

Ты чернее черной ночи,
полюбуйся на себя!
Что же ты свой клюв порочный
тычешь в девушку, сопя?

Что ж ты когти распускаешь,
в мертвой мечешься петле,
на девчонку налагаешь
непроглядные криле?

Вран зловещий, враг заклятый,
вор полнощный, улетай!
Кыш отсюда, хрен пернатый!
Нашу детку не пугай!

Не брани меня, родная,
что я так люблю тебя, —
скучно, страшно, дорогая,
жить на свете не любя.

А кого любить прикажешь
в нашей темной стороне?
Кто ж тебя милей и краше,
сексапильней и смуглей?

Не брани же, не серчай же,
не динамь меня, мой свет!
Приезжай ко мне сейчас же,
я ведь жду уж тридцать лет!

Жду-пожду, молюсь и сохну.
Ах, Натальюшка, когда ж?
Я ведь так и вправду сдохну.
Пожалей меня, Наташ.

И Пушкин мой, и Баратынский твой
стоят, волнуясь, за моей спиной.

Твое жестокосердие кляня,
они переживают за меня.

Пойми же ты, филолог милый мой,
в моем лице идет в последний бой

Российская поэзия сама —
мы с ней должны свести тебя с ума.

Ведь если уж и тут ей битой быть,
нам с ней придется лавочку прикрыть.

Не я один – весь Мандельштамов лес
идет-гудет: Не будь ты, как Дантес!

Не стыдно ли стоять в таком строю?
Переходи на сторону мою!

И этот поединок роковой
братаньем мы закончим, ангел мой!

Внемли ж: Российски поэзия хором
к тебе взывает жалобно – «Аврора!»

Желаний пылких нетерпенье,
по твоему, мой друг, хотенью,
мы сдерживали круглый год.
Зачем – сам черт не разберет!

В левом боку нытье.
Нечего мне сказать.
Жизнь прошла, у нее
были твои глаза.

Что, блаженство мое?
Поздно уже назад.
Смерть идет. У нее
глазки чуть-чуть косят.

Христос воскрес, моя Наташа!
Воскрес Он, судя по всему,
ведь даже отношенья наши
есть подтверждение тому.

Поскольку, как бы я ни злился,
ни чертыхался как бы я,
ты – то, о чем всегда молился
я в тесноте житья-бытья.

Ты – то, чем можно защититься
от нежити небытия,
во всяком случае, частица
того, чего душа моя