Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

На площади, уже ушедшей в тень,
Пасхальная свеча сияет Джотто.
Вверху коралл, внизу сирень,
Посередине белый лотос.
Как пасха сырная, стоит крестильня, –
Лиловая в малиновых тонах.
Вверху фонарь блистает, как светильник,
В оранжевых, пылающих лучах.
Тимпан собора – золотое око
С Христом, венчающим короной Мать,
И Ангелы вокруг парят широко,
На крыльях – радуги у них печать.
Полипы улиц в сине­сизой дымке.
Потоком грязным, мутным от дождя,
Течет толпа, как в шапке­невидимке,
По мановенью адского вождя.
Их дребезжащие вокруг трамваи
Развозят по окраин темным сотам.
Автомобилей бельмоглазых стаи
Бегут за Смертию за поворотом.
Как много их, но как я одинок!
Ни одного знакомого лица!
Как будто я потерянный щенок
Меж грешников у райского крыльца.
Чужие мы, чужие все друг другу,
Чужей, чем эта серенькая мышка,
Чужей пчелы, жужжащей в ухо фугу:
Как будто разделяет гроба крышка!
Мой лучший друг вот эта башня Джотто,
Горящая как розовый коралл.
Ее зажег для одиноких кто­то,
Кто горечь одиночества познал.
Мой лучший друг кристалл крестильни,
Ушедшей в мрак осенней ночи:
Она, как бронзовый светильник,
Ведет нас к духа средоточью.
И открывается опять дорога
В планетный клир, откуда я пришел,
И вижу я в твореньи – Бога,
Наперекор жужжанью диких пчел.

Стихотворения, как облака,
Неясные имеют очертанья,
Их пишет вдохновенная рука
Сквозь расплывающиеся мечтанья.

Слова – зеркальный пруд для естества,
Виденье мимолетных настроений,
В них отраженье видно Божества,
Когда слагает их мятежный гений.

Мы отражаем скорбный лик Творца
В мелодиях своих несовершенных.
У Бога нет единого лица:
Он – вертикали символ неизменный,

Он – облако, меняющее вмиг
Лучистые в лазури очертанья, –
Его нельзя познать из мертвых книг,
Хотя бы и Священного Писанья.

Нет никого счастливее меня,
Живущего в стране полдневных грез:
Со мною беспорочный Ангел дня,
Нежней атласных у ручья берез.

Он с первых дней земного искушенья
Явился с чашей, присланный Отцом,
И за грехи мои просил прощенья,
Нередко с укоряющим лицом.

Теперь давно мы поседели оба
На тернием усеянном пути,
Но счастлив я и на пороге гроба,
Нам выше некуда вдвоем расти.

Там звезды лишь, сплетенные в гирлянды,
Там солнце на Эдема алтаре,
Там паруса поющие и ванты –
На Вечности алмазном корабле.

Как Византии древней иереи,
Ряды платанов в золотом Дамаске,
И я гляжу с воздушной галереи
На эти заколдованные сказки.

Чуть­чуть они, как паруса на реях,
Дрожа, качаются от ветра ласки,
И сизый дым кадильниц вдоль аллеи
Походит на трагические маски.

Кривое зеркало алмазной лужи
Мутит купающийся воробей,
Но золотые листья в ней не хуже

Корон и барм прославленных царей, –
А облик мой становится всё уже,
Всё глубже исчезая меж теней.
1951

Вне времени живу я, вне пространства,
Твоей любовью и теченьем туч.
Меня влечет лишь звездное убранство,
И милый брат мне – златотканый луч.

Устал я насмерть от юдольных странствий,
От слез потока, что был так горюч.
Я у фантазии одной в подданстве
И творчеством космическим могуч.

Как облако, я расплываюсь в небе,
Хоть на земле невзрачная я тень.
Никто не различит ее в Эребе,

Когда не блещет изумрудный день.
И я живу одним духовным хлебом,
И верую в душистую сирень.

Жизнь человека – фитилек лампады,
Мигающий в полночной темноте,
Но мы в аду земном бываем рады
Мерцать во мгле на кедровом кресте.

Неразрешимые умом шарады
На крестной мы решаем высоте,
И слушаем рассказ Шехерезады,
Давно ничьей не веруя мечте.

Окна, разбитого порывом ветра,
Достаточно лампаду загасить:
Чуть потеряешь ощущенье света,

Как обрывается навек сознанья нить,
И погребает фитилек Деметра,
Забывшая елея нам подлить.

В обветренной, поросшей мхом стене,
Бок о бок с церковью Святой Сабины,
Есть скважина в замке на Авентине,
Взгляни в нее: увидишь рай во сне.

Там в голубой воздушной глубине –
За кущей лавров – будто на картине –
Гигантский купол мировой святыни,
Буонарроти купол – весь в огне,

Весь в ореоле радужном заката.
И облачных архангелов венок,
Как у Мелоццо с лютнями из злата,

Над ним витает ярок и высок.
И нет к земному бедствию возврата,
И вдохновенный ты опять пророк!

Я вижу тысячи во мраке мочек,
Проникнувших отважно в грудь мою,
Чтоб веточки могли из спящих почек
Подняться в неба синюю слюду.

В гробу одной лишь извести комочек
Останется, – когда я допою
Святой пеан, – да пестрый мотылечек,
Которого, как символ я люблю.

Но кипарис недолго будет темный
Чернеть над мшистой кладбища стеной:
Опять понадобится крест огромный,

Чтоб распят был еще один святой,
И срубят дерево – сарматов сонмы,
Поправ могилы грязною пятой.

Дыши безбрежностью необозримой,
Горя, как грива фебовых коней.
Ты атом вечности неизмеримой,
Ты лучик света на закате дней.

Строй радуги, как Божьи серафимы,
Меж полуночных грозовых теней,
Афины строй небесные и Римы
Из драгоценных блещущих камней.

Чем неестественнее мир, тем лучше,
Чем сказочнее, тем всегда верней.
Бери пример у полуденной тучи,

Над выжженной пустыней мавзолей
Построившей из мощных форм певучих:
Чем сказочнее, тем всегда верней!

Как хорошо под покрывалом ночи,
Когда во тьме исчезнут все детали,
Когда живешь средь звездных средоточий,
И не видны ни паруса, ни тали.

Как расширяются во мраке очи
И в звездной бездне чувствуются дали,
А голова твоя – бокал цветочный,
И все твои утолены печали.

Спят в кубрике усталые матросы,
Не спит лишь кормчий у магнитной стрелки,
Да я, сквозь сон решающий вопросы,

Неразрешимые ума подделкой...
Над кораблем летают альбатросы,
Играющие на волнах в горелки.