Александр Цыганков - Дословный мир. Третья книга стихов

Карты стареют раньше календарей.

Время течёт и выносит на берег века

Странную песнь обкуренных дикарей —

О корабле последнего человека.

Словно уже завершён внеземной полёт

Там, где Земля не светится в небосклоне!

Время – то остановится, то течёт,

То преломляется в новом Девкалионе.

Время растёт, как в небе внезапный снег,

И разливает морем печали мира…

Девкалион без карты ведёт ковчег.

Сколько теперь ей лет, не считала Пирра.

Е. И. Замятину

Вы, Евгений Иванович, нас проглядели.

Мы – не в прозрачных домах, а в железных клетках!

Смотрим на мир – как в будущее – без цели.

Пестуем страх и ненависть в наших детках.

Мы – бесконтрольны, мы – не знаем предела!

Мы – не в ладу ни с совестью, ни с мечтою.

Вы приукрасили многое. В царстве тела

Всё великое кажется мишурою.

Мы – другие! И кто-то другой возвысил

Нас до вершины тёмной, как варвар в саге.

Мы – не верим в разум абстрактных чисел,

Вами сложенных столбиком на бумаге.

Как высоки в безбашенные годы

Среди полей готические своды

Стремительной эпохи ново строя,

Но замок остаётся без героя.

Поскольку, если рыцарь, значит бедный,

Конечно, если он не принц наследный.

Ни Ричарда, ни короля Артура

Не вынесет сия архитектура,

Раз не щадила ни отца, ни сына

Столетия вторая половина.

И в первой – начинали с новостроя.

Закончили – и вынесли героя.

И всё-таки я верю! Оператор

Всегда за кадром – словно конквистадор

Во времени. И в том не наша воля.

Кто выразил себя в природе поля,

Того теперь и мы нарисовали!

Роман с Кармен – в кармической печали.

Пускай и в романтичном ореоле,

Свобода без жестокости – не боле,

Чем Дарвин для ребёнка, просто деда

Похожий на нетрезвого соседа.

И в мире Первозванного Андрея

Он так же избегал, как брадобрея.

В суровом стиле – живопись начала

Не века, а готического зала,

Где в самой сердцевине анфилады

Большая композиция осады

Огромной крепости крутой эпохи.

Над городом кровавые сполохи —

Как у Брюллова. Падая в пейзаже,

Тираны воскресают в Эрмитаже

И служат не уроком, а каноном, —

Придвинутые к мраморным колоннам,

Как будто ждут прихода Алигьери

В средневековом этом интерьере.

В том городе, где средние века

Пересеклись с эпохою расцвета

Науки и печатного станка,

Я в новый век, в сороковое лето,

Вошёл и не заметил, что вполне

Оправдано внезапным переходом

Кочевника к оседлости – в стране,

Освоенной торгующим народом.

Пронизан воздух боем часовым.

Сумятица. Скопление народа.

Поток машин преобразует в дым

Программу из поэмы Гесиода.

И над землёй ночной звезды отвес,

Что выпрямил когда-то человека,

Как маятник в механике небес

С картинки девятнадцатого века.

Всё связано. Калейдоскоп времён.

Синоптик по заказу гоминида

Даёт прогноз миграции племён —

В границах геометрии Эвклида.

И свет, и время вектором к земле

Направлены – к тотальному исходу,

К падению в единственном числе

Икара в ледниковую природу.

В том городе, над синею рекой,

Я верил, не испытывая веру.

И царь-комар, как мытарь городской,

Испытывал меня, порой – не в меру.

Когда бы не урок: «Будь глух и нем»,

Наверное, не выжил бы. Тот город

Теперь в другой эпохе вместе с тем

Двором, где был и голоден и молод,

Но как любил! И правил черновик,

Катренами, выстраивая строки.

Так было легче пересилить крик

И сохранить свидетельства, вещдоки

Того, чем жил, но, забывая – как,

Склонялся к осмыслению дороги.

Стремился вверх и попадал впросак.

Слагал элегии, читал эклоги.

И больше чем портрет, любил пейзаж,

Исполненный по осени с натуры,

В том городе, где небо – как витраж

Среди возвышенной архитектуры.

И звонницы одетые в леса,

И древние постройки на обрыве,

И жителей тревожные глаза —

Глядят мне вслед в обратной перспективе.

В том городе подземная река,

Как скрытая от смертных Гиппокрена,

Ещё выносит в мир из родника

Потоки из эпохи плейстоцена…

Но дальше – осторожней! Перебор

Грозит потерей сна, как части речи,

И памяти, что сводит кругозор

К отрезку времени и месту встречи.

Труды и дни! Наивный Гесиод

Не разгадал в Божественной картине

Простой круговорот проточных вод

Как следствие, влекомое к причине.

И нет уже ни города, ни той

Мелодии, что рождена до слова.

И снится нам тот город золотой

Под мягкий баритон Гребенщикова.

Расплывчато, но верно. Городов

Пределы, словно небеса святыми,

Как воздухом, до самых облаков,

Пронизаны мечтами золотыми.

И в окнах золотой вечерний снег

Горит, как свет во тьме пирамидальной.

И город как спасительный ковчег

Подходит к лирике исповедальной.

Последний островок весеннего снежка…

И всё! И мишура слетает понемногу.

Как выйду погулять, встречаю старика,

Что всякий раз один выходит на дорогу

И бродит день-деньской. И всякий раз, когда

Я – созерцая даль – закуриваю нервно,

То мыслю, что одна заветная звезда

Горит светлее дня в его душе, наверно.

Что было, то было. Костёр на поляне

В глубоком распадке с просветом в простор,

С прострелом для эха и речкой в тумане,

И невыразимая линия гор!

Вдруг вспыхнут, как в юности, жаркие споры

Поддатых геологов и работяг

Про эти же самые реки и горы!

И песня звучит про таких же бродяг.

И крепким словечком крутого расклада

Прокатится эхо из дальних полей

О том, как пропала вторая бригада.

Опомнись, романтик! Вернись, дуралей!

Но вместо ответа, как вызов по «скорой»,

Поход за мадерой в большое село.

И словно с распутинскою Матёрой

Прощанье с эпохой, и вновь на крыло!