Михаил Ромм - Четыре птицы

Я сегодня напьюсь, да, сегодня напьюсь непременно я,

Припасён у меня обжигающий нёбо коньяк,

Наплевать, что ко мне равнодушна Вселенная,

На закуску найдётся какой-нибудь вкусный пустяк.

Я сегодня напьюсь, стану Пушкиным, Гоголем,

Стану Наполеоном, в конце-то концов,

Приосанюсь, пройдусь, хоть не щёголем – гоголем.

Тёплым ветром величья согрею лицо.

Пусть карманы пусты, и мечты не сбываются,

На мгновенье забуду, что нелюбим.

Буду плакать потом, и потом буду каяться

Над разрушенным миром моим.

Не земля, и не твердь, не поверхность, а нечто такое,

По чему так приятно босыми ногами ступать,

Как по тёплой ладони, что бережно держит живое,

Создавая опору, давая возможность взлетать.

В ожерелье озер, и под тонкой фатой океана,

Это нечто живёт, и подзёмною мощью бурлит,

Дышит взмахами ветра, и в кольца свивает туманы,

Одаряет едой, и сокровища в недрах хранит.

В ледяной пустоте, этот брошенный теннисный мячик,

Вслед за крохотным солнцем, стремится в объятия тьмы,

Кто укроет её, кто в карман, словно камешек спрячет?

Кто спасёт от беды,

это – мы,

это – мы!

Изморозь с утра на чёрных ветках,

И уже растаял первый снег.

В тёплых куртках школьницы-нимфетки,

Аппетитно пахнет чебурек.

В городском пруду теснятся утки

В незамёрзшей за ночь полынье,

И свободы краткие минутки

До работы остаются мне.

Говорить, что осень – увядание,

Это же «литературный штамп».

Зажигают офисные здания

Свет дневных неутомимых ламп.

Как громадный зверь шумит столица,

И судьбу надёжный держит шов.

Многое со мной ещё случиться.

День настал. И это хорошо.

Снег слепой ощупывает лица.

Я как будто бы попал в свой сон.

Сон, который продолжает длиться,

Бешеным будильником взведён.

Как снаряд, осыпав штукатурку,

Зазвенит он, разорвав виски —

Шахматную битую фигурку

В стороне положат от доски.

Принесут носилки санитары,

И начнётся вечный мой ночлег.

Кто-то скажет: «Ведь ещё не старый…»

И кому-то будет сниться снег.

Тосклив апрель, и на меня глядят,

Как лампочки на веточках безлистных,

Серебряные шарики дождя

Повсюду на серёжках водянистых.

Приснилось мне – надежда умерла,

Всё кажется теперь ненастоящим,

И снова неотложные дела,

Откладываю в безнадёжный ящик.

На всём лежит бессмысленности тень,

Весенние не вдохновляют птицы,

И сумраком окутывает лень.

Ну, почему хорошее не снится!

Наступила весна. У меня под окном

По утрам новобранцы проходят.

Облака на небесной свободе

Поднялись одиноким крестом.

Песни женщин с охрипшим баяном,

И всё кажется, будто опять

В ритуале привычном и странном

Эти дети идут умирать.

Утро, и… даже весело им:

Детство кончилось – взрослые мы.

И качаясь, смеются друзьям и родным

Пьяным смехом в предчувствии тьмы.

Вот простота, обернутая сложностью,

Философ с гаджетом – профессор мата.

Игрушка превосходит по возможностям

Оружие вчерашнего солдата.

Здесь по шпаргалке учат быть любимым,

Здесь золотые листья – жёлто-серы,

Здесь обращение к истокам чистой веры,

От мракобесия неотличимо.

Здесь понимаешь ценность всепрощения,

Когда закат окрашивает мир.

Хотя, возможно, жизнь – лишь сообщение

В неспешной переписке чёрных дыр.

Стучится ветер за окошком,

Уютный нагоняя сон,

И трется тополь, словно кошка,

Щекой шершавой о балкон.

Перемешав порядок года

В причудливом календаре,

Раздражена людьми природа,

Капель приносит в январе.

Слипаются устало веки,

Журчит январская вода —

Кто нам сказал, что мы навеки,

Что в мир пришли мы навсегда!

Пылинки не останется на сцене,

Которую покинуть решено.

Не только мы, но всё, что мы так ценим,

В одно мгновенье будет сметено,

Но если вдруг судьба сыграет шутку…

Остаться жить, когда весь мир умрёт,

Или спасти его, погибнув жутко:

Что сердце человека предпочтёт?

Что перевесит: ненависть и злоба,

Тупая алчность бешеных свиней,

Иль шорох листьев осени особый,

И мокрый снег над головой твоей?

Этот белый паяц – он и царь, и царица.

Совместив всех актёров в себе,

Представляет на сцене трагедию в лицах

О великой и страшной судьбе.

И искусственным солнцем пылают софиты,

Освещая тяжёлые дни,

Где поля сожжены, и герои убиты,

И блуждают по храмам огни.

Где иссякли фонтаны, сады в запустенье,

И костры из разорванных книг.

Человечину жрёт ненасытное мщенье,

И разлуку таит каждый миг.

Он играет, как бог торжества и печали,

Он выходит в конце на поклон.

На поклон, где нет зрителей в зале.

Между креслами пол запылён.

Как это вышло, никак не пойму —

Значенья слова изменяют:

Голуби в клювах приносят чуму,

Солнце рассудка лишает.

Тёплая осень дарит пожар,

Радуют холод и дождик.

Жжётся снежинка, как скипидар,

Звёздочкой чёрной на коже.

Тайное знанье лежит за пятак,

Не привлекая вниманья,

Храмом любви называют бардак,

Городом – тусклые зданья.

В каждом очкарике прячется жид,

Счастье пропитано страхом,

И беспризорник злобно глядит

В толстое брюхо монаха.

Истую веру хранит террорист,

Жулик с преступностью бьётся,

Только нетронутый буквами лист,

Чистым листом остается.

Прогуляемся по Бронной

Между «фордов» и «тойот»,

Где тусуется бессонный

Пёстрый праздничный народ.

Супермаркеты волшебны,

Как восточные дворцы,

В них становятся целебны

Гамбургер и леденцы.

Здесь дымятся жирным паром,

Кафетериев угли,

И повсюду стеклотара