Михаил Ромм - Четыре птицы

Горький запах забвенья – горят острова,

Чьих-то мыслей обрывки – растрёпанный дым,

Исчезает душа, превращаясь в слова,

Окружённые морем седым.

Жадно лижет добычу голодный костёр,

Поглощая, лаская щебечущий мир.

И беспомощным богом взирает простор,

На остатки покинутых птичьих квартир.

Волны тщетно ярятся, о скалы дробясь,

И шипят, но не могут огня погасить.

Где был мох, там дымиться намокшая грязь,

Там, где сосны росли – больше нечему жить.

Только сироты-чайки кружат и кричат,

Их огню не достать, не поймать, не стереть.

Восставая из пепла на камне утрат,

Будет пениться жизнь, будет пениться смерть!

Они соберутся сегодня опять

За праздничным длинным столом:

Два дяди, две тёти, отец мой и мать…

Весельем наполнится дом.

Две бабки, два деда и брат мой Андрей

Сойдутся, бокалы нальют,

И будут шуметь в разноцветье огней,

Где нет ни часов, ни минут.

Я тоже отмечу, пускай как-нибудь,

Темно в одиночестве мне.

Я с зеркалом чокнусь и лягу уснуть,

Чтоб всех их увидеть во сне.

Заскорузлыми пальцами мнёт проводки,

Не спеша, починяет проводку,

Развлеченья его коротки —

Телевизор с футболом и водка.

Но движенья скупы и точны,

Укротителя бешеных молний,

Электроны в него влюблены,

И контакты дыханием полны.

И когда раз двенадцать подряд

Подмастерью талдычит науку,

Подзатыльники просятся в руку,

А глаза вдохновенно горят.

Жизнь тает, как мороженое. Тает

У жадного ребёнка эскимо.

Не съешь его – на землю ускользает,

А есть начнёшь – закончится оно.

Так лента целлулоида убегает —

Стрекочет самодельное кино,

Стремительными кадрами мелькает

В чужую жизнь досадное окно.

Где вечер, падая на серый город,

Сверкает в окнах розовых дворцов,

Где выпал первый снег в осенний холод,

Где ветер освежает мне лицо,

Где ржавый серп скрипит о ржавый молот,

Пока не упадёт, в конце концов.

Бессонница. Рассвет уже клубится,

Красиво розовея над домами.

Болит нога, поэтому не спится,

И что-то жжёт в груди, как будто пламя.

Где те, с кем так хотелось веселиться,

Что слушали, кивали головами?

Он вспоминает только злые лица,

Их крики молодыми голосами.

И зеркало морщинистым уродом

Над ним смеётся, обещая царство.

В мечтах к нему стекаются народы

И ищут одобренья государства.

Рука дрожит. Он наливает воду,

И горек вкус бессильного лекарства.

На склоне лет, где нет уже,

Мечты заветной

Закатный свет на рубеже —

Уже рассветный.

Повтор, не стоящий души,

Вполне бездарный,

Что гаснет в ветреной глуши

Нытьём гитарным,

Как догорающий огонь

Под низким небом,

Где мёрзнет мокрая ладонь

Над чёрствым хлебом,

Где жизнь почувствуешь сполна,

Где всё так просто,

И бьёт озерная волна

О бурый остров

Тысячелетия подряд,

Неутомимо.

И брызги кружевом летят

Неповторимым.

Рвёт мелкие корни лопата,

Травинки безвольно молчат,

Червю дождевому, как брату,

Как другу случайному, рад.

Так жизнь сорняков отнимают

Своим допотопным трудом,

И капельки пота стекают

На поднятый злой чернозём.

Кроша его на солнцепёке,

Ты травам даёшь имена.

Потом в ритуале жестоком

Хоронишь в земле семена.

Ты знаешь, тебя здесь не будет,

Другие закончат твой труд,

Какие-то добрые люди,

Здесь свой урожай соберут.

Они о тебе и не вспомнят,

Ведь ты – не хозяин земли.

Но если б не сеятель скромный,

Одни сорняки бы росли!