Михаил Ромм - Четыре птицы

Ты похожа на шорох листвы под окном,

На магический шёпот волны,

На пролившийся дождь на безводье сухом

И на песню среди тишины.

Ты похожа на тёплого дня благодать

И на тёмный лесной водоём.

На слова, что мы будем друг другу шептать,

Во Вселенной оставшись вдвоём.

Белые джинсы, короткая майка,

Трусики «Танго», голый пупок —

С виду – такая пушистая зайка,

В сердце – безжалостный волк.

Зайка пушистая, вовсе не злая,

И ничего в этом гадкого нет:

Голод её изнутри выжигает —

Каждому зверю нужен обед.

Что ж, я смотрю, не могу оторваться,

Надо б в кусты сигануть,

Так ведь добычей легко оказаться,

И не успеешь моргнуть!

Их тонки запястья, лопатки остры,

Они о политике мне говорят,

Они в моем сердце разводят костры,

И льют в меня сладкий желания яд.

И нежность их взглядов не передать,

Добры и спокойны их лица,

Нельзя изменить, раз нельзя обладать,

Их близость, как в небе зарница.

Ведь сколько бы в сети я их не ловил,

Не жжёт их огонь вожделенья,

Они мне прощают козлиный мой пыл,

И терпят мои нападенья.

Наверное, чтоб умереть я не мог,

Остался на этой планете,

Надежду опять посылает мне Бог.

Хватаю – в руках только ветер.

Мгновенно вспорхнула, и вот её нет,

Растаяла в волнах заката,

А воздух встревожен, и в воздухе след

Нездешних высот ароматов.

Как-то в Чеховской библиотеке

Я в буфете тянул коньяк,

В молодом двадцать первом веке

Среди классиков – старый дурак.

Рядом пили толстые тётеньки,

А я думал, уже в стихах:

Разве бывают у ангелов родинки,

Или ямочки на щеках.

Боль втыкала в сердце кинжалы,

Я разглядывал профиль твой,

И реальность слегка дрожала

Тонкой розовой кисеёй.

Недоступная, незнакомая,

Отражалась в бедре стекла.

А потом нас Лена Пахомова

Всех на улицу прогнала.

И осуждение, и кара —

Какая это чепуха

Пред обаянием кошмара

И вожделенностью греха.

Прелестной грешницы улыбка —

Небрежный ангельский лубок,

Такой таинственный и зыбкий,

Как сладкое движенье ног.

И не грешу уже, не каюсь,

Не приклоняюсь, не молюсь —

Я, точно сахар, растворяюсь,

Шипенью жизни отдаюсь.

Ты выбираешь полубога —

Он молод, крепок и красив.

И выбор твой, подумав строго,

Естественен и справедлив…

А мне отсыпано сверх края

От ночи радостных даров:

Следить, как баржи проплывают,

Кормить нахальных комаров,

Где опрокинутые звёзды

Над огоньками за рекой

Рассеивают тёплый воздух,

Как будто говорят со мной.

И вовсе это не проклятье,

А просто – жизни колея.

Не для меня твои объятья,

Зато Вселенная – моя!

Куклы женщин – опарыши в биомассе,

Они знают цель, марафет наводят,

Они сами растут и ресницы красят,

Грузят в память звуки простых мелодий.

Как одна по лекалу, и все – принцессы!

Куклы женщин развозят на Мерседесах.

На потеху господ, что сегодня в силе, —

Смысл игрушек в том, чтобы их купили.

Для них счастье – дом, где внизу детины

Со свиным прищуром и вонью псины.

Счастье – жить безбедно, листать журналы,

Обсуждать с подружками сериалы,

Иногда целуя в свиные рыльца

Своих толстых боссов, своих кормильцев.

Море, яхты, солнце, всё это будет,

Но владельцы кукол, и те – не люди.

В магазине, в офисе, на тусовке,

Да, не люди вовсе, а заготовки:

Те кусочки глины, что вниз упали,

При созданьи Адама, тогда, в начале,

Прихватив случайно с собой немного,

От Святого Духа, живого Бога.

Расползлись по шару и расплодились,

И в обличье божие нарядились.

А кусочкам глины, ну что им надо?

Ухватить, продать, отгрузить со склада.

Дальний звук трубы их порой тревожит,

Но неспящих он разбудить не может.

Ни открыть глаза, ни вернуться к свету,

Ни отдать души – её просто нету.

Остается им набивать утробу,

И на нас смотреть с затаённой злобой.

Только всё – неправда. И те, и эти

Обитают со мной на одной планете.

Также плач их тих, иногда болеют,

Нет внедрённых в них марсиан на шее.

Различить нас в зеркале не сумею,

И чем ближе сходство – тем всё страшнее.

Полюбил я принцессу волшебной страны

И коварными чарами замуж сманил.

До того эти хитрые чары сильны,

Что и сам я поверил, мол, буду ей мил.

Но когда я играю кудрями её,

А она свои грустные песни поёт,

Всё же помню: украдено счастье моё,

И когда-нибудь одурь спадёт.

Принц прекрасный прискачет на белом коне

И разбудит её поцелуем,

Потому-то не спится, проклятому, мне,

Оттого я ночами тоскую.

К счастью, в жизни так редок счастливый конец —

Принцев разве на всех напасёшься?

Вот сижу я на кухне и ем огурец,

Жду, когда с магазину вернёшься.

Проникновенье в глубину,

Проникновенье

Двух тел, узнавших тишину,

Соединенья.

Четырёхруким существом,

Изгибом, тенью,

Став мотыльком, став божеством

И став растеньем.

Всё лишнее отбросив прочь,

Всё сделав бывшим.

Мы возвратимся в эту ночь,

И мы услышим.

Как медленно, чуть погодя,

В часах, по кругу,

Зубцы сливаются, входя

На миг друг в друга.

Недоступное мягко в ладони ложится

Сгустком света, проникшим сквозь тьму,

И трепещет в руках, словно тёплая птица —

Вся полёт, вся изгиб, неподвластный уму.

Сладкий шёпот мечты, летний шорох зарницы,

Наполняющий лёгкие юной грозой,

Это может привидеться или присниться,

Кожи бархат горячий и шёлк ледяной.