Юрий Колкер - Млечное

Тенью легли на дорогу —

Жди, мол: тобою гонимы,

Мы не проходим бесследно! —

Всех нас заботливо примет

Город таинственно-бледный.

Город! Гранитная глыба —

Ни обойти, ни объехать…

Память вчерашних ошибок

В нём поселилась, как эхо.

Улицы. Ромбы кварталов.

Ламп убегающих нити…

Нам в переулках осталась

Магия звёздных наитий.

Милая! Город бесцельный

Искры твоей не заметит,

Только с тобой — нераздельно

Связан он нитью столетий!

В городе мы неприметны:

Город — как небо огромный…

Милая! Город бессмертный

Каждое слово запомнит.

Город себе не изменит,

В городе царствуют тени,

Белые блики рекламы,

Глаз лихорадочных пламя…

Ходят красивые люди,

Говор их злобно циничен,

Лоск утомительно нуден…

Это наш храм, Беатриче!

1962–1963

Этот город хрупких очертаний!

Этот город призрачных громад!

Ночь рисует контур каждой грани,

Тени режут линии оград.

Ночь неслышно входит в этот город,

Ночь приносит жёлтый лунный блеск,

Рано опускает в окнах шторы,

Стелется украдкой по земле.

Скажем этим улицам спасибо!

Нам открыли сумерки на них

Город неразгаданных улыбок,

Город полусомкнутых ресниц…

Я во власти мглы литых каналов,

Я во власти бронзы этих слов…

Друг мой, ночь нам много обещала —

Будем свято верить в эту ложь!

Протяни мне руку, Алигьери,

Мы пройдём по улицам вдвоём,

Я тебе прочту на каждой двери

Имя искромётное твоё.

В приглушенном шёпоте столицы

Сплетни будут реже день за днём;

Каждому сегодня ночью снится

Правда о величии твоём,

Этих дней немая вереница,

Этот мир, где зримо ты живёшь, —

Снится отражение на лицах

Взгляда, вызывающего дрожь…

Будет ночь, стремительно и лживо

Намечая чары темноты,

Беспредметной грустью так красиво

Рисовать случайные черты;

Будет город, грустно безучастный,

Нас манить стенанием Сирен;

Будет звать, томительно и властно,

Откровенным пафосом измен… —

Смутно верю, что на вызов этот

Я скажу заведомое нет, —

Лишь поднимет зарево рассвета,

Как ресницы, шторы на окне.

1962–1963

Там, в центре, город жутко симметричен

Рекламами, витринами, стеклом, —

Святилище померкнувших величий

С веками превращается в Содом.

И только Зверь, по-прежнему сурово,

Прохожим в очи смотрит день и ночь —

Как будто снова призраки былого

Вернуть на землю бронзе суждено…

А столп застыл в предчувствии рассвета,

И в наступившей звонкой тишине,

Заря, уже поднявшаяся где-то,

Я знаю, не забудет обо мне…

К Флоренции брезгливо безразличен,

Поддавшийся нахлынувшей тоске,

Незначащее имя Беатриче

Пишу на подсыхающем песке…

1962

Я взлетал, не касаясь ступеней,

И дрожал, и мечтал, и горел,

И на стенах минутные тени

Отвечали душевней игре…

На коврах — полыханье камина…

А над миром неслись облака,

И на огненных стенах гостиной

Рисовался далёкий закат.

Но внезапность стремительной смены

Не давала мне взгляда поднять:

Я встречался со взором Роэны,

Неотступно искавшим меня.

И, сражённые лезвием взгляда,

Мысли падали в недра души

И дразнили, не зная пощады,

Высотой недоступных вершин.

Я пытался понять в этот вечер

Мир нечаянной жизни моей, —

Чуть задетый надменностью речи

И сарказмом — твоим, Альсервей…

Было много веселья и смеха,

Было странно и грустно чуть-чуть.

Всею гулкою тяжестью эха

Мне щемило предчувствие грудь…

Я заметил, как вздрогнула Эли,

Да, клянусь, я заметал один,

Как она подошла к акварели,

Чуть задёрнутой штофом гардин —

И без слова, без звука, без жеста

Все глаза обратились к стене,

И молчаньем, и скорбью протеста

Холод дня всколыхнулся во мне.

На картине, таинственно-строгой,

Так тревожно дрожат облака,

И бежит по равнине Дорога

В даль, где дымно клубится закат.

Поражённый внезапным виденьем,

Каждый тщетно разгадки искал,

Каждый — в смутной игре светотени —

Свой взыскующий день угадал;

Нам на синем играющем фоне

Приоткрылась грядущая даль…

Но никто от смятенья не понял,

Что Дорога ведёт Никуда,

И никто не нашёл на Дороге

Неприметной фигуры — моей, —

Потому что до боли убогим

Я себя обнаружил на ней…

1962–1963

* * *

Луна поселилась в кирпичной трубе,

луна включена на фонарном столбе,

луна, улыбаясь, пришла на карниз,

луна по карнизу спускается вниз,

котёнок играет с луной на полу,

луну на подносе приносят к столу,

луна в сковородке шипит на плите,

луна расплылась на чертёжном листе,„.

…Не хочу,

чтоб мне снились

такие сны!

Комом в горле стоит строка мне…

Эй, кто там?

Ловите осколки луны —

это я в неё бросил камнем.

1963

* * *

Здесь, на этой планете,

так минуты спешат!

Кто торопит столетий

нарастающий шаг?

Кто считает, как бьётся

наше сердце в груди,

и, считая, смеётся

над смешными людьми? —

— Устрашающе мал он,

вам отпущенный срок.

Вы бредёте устало

пеленою дорог,

вам самим же сомнителен

смысл ужасного сна —

для чего, объясните,

эта жизнь вам дана?!

Очертанья столетий

на дорогу легли.

Стали взрослыми дети,

дети древней земли.

Всё, что можно, открыто

на Земле и Луне.

Мы меняем орбиты

отдалённых планет,

корабли посылаем

в галактический мрак —

и с трудом вспоминаем,

чем томились вчера…

Но по-прежнему встречным

остаётся вопрос:

для чего, человечество,

твой неистовый рост?

1963

* * *

Твёрдой рукой с листа сотру

последнюю радость дня,

а ночью уйду —

в леса, к костру,

к людям, зовущим меня…

Быть может, сумею

забыть восторг

туманных твоих ночей,

мой город, далёкий с недавних пор

пророческой мглой своей…

1963

Т. К.

В городе дымный след

нам

оставил закат.

тенью легли по земле

контуры облачных скал.

Мы детство с собой унесли.

Всё стало

таким простым.

Тенью в сердца легли

юности нашей черты.

Слышим мы каждый шаг

в гулких провалах улиц —

это город звенит в ушах,

будто и впрямь вернулись

грёзы ушедших лет,

будто, дети, мы только уснули,

закутавшись в звёздный плед…

Ты. И город.

А ночь —

ночь дымно-туманных картин,

ночь провидческих снов, —

где-то уже в пути.

Тает в туманной дали

улиц тревожная тень…

Странно, что мы

друг друга нашли

в этот последний день.