Исмаил Кадарэ - Лирика

Кресты на зачеркнутых строфах и строках,
как будто строительные леса,
поднявшиеся в небеса.
Чтобы не было катастрофы,
я заранее
вывинчиваю целые главы и строфы.
Среди шума и пыли
переиначиваются строки…
Так и ты, мой век,
мир подверг
перестройке!

Пусть дрожит старина —
законы, титулы и тираны…
Всей Земле починка нужна.
Перестраивайтесь, страны!

Кровь человеческая все горячей.
И ты, Коммунизма век, все ясней —
Прекрасен цвет крови!
Весь мир отражается в ней!

Пусть красными сделаются горизонты.
Пусть алыми станут бульвары.
Пусть багровеет
облаков холодная масса.
Пусть застелят весь горизонт они,
протекая над могилою
Карла Маркса
в туманном Лондоне.

…Я шагал по площади Красной,
по граниту зеленому.
Здесь, у ее Мавзолея,
мне открылось, влюбленному,
будущее наше,
алого флага алее!

Быстрее, чем ТУ-104,
чем спутники и ракеты,
пробившие небесные своды,
проносятся в этом мире
юные годы…
Лазурные годы!

Ночью русские вьюги ломятся в двери…
Москва в миллионах морозных огней…
В стратосфере
пролетают спутников стайки над ней.
А дальше — в космическом Где-то —
в галактику канет ракета.
Путь Земли по орбите астрономически строг.
Она летит без фонаря, во мраке…
Но точно выбирает единственнейшую из дорог,
хоть и не стоят на ее обочинах дорожные знаки.

Мерцают, как добрые свечи,
звездочки и кометы во мгле.
«Добрый вечер!» —
говорят они Земле.
Кружится колесо вселенной
по законам мировой автоматики…
Солнечная система
поворачивается в галактике,
а та, разматывая седоватые космы,
уносится в космос.

Бездна вселенной
не дает нам в себя заглянуть —
и трудно осмыслить
ее беспредельную суть.
Вселенная ускользает от наших мыслей,
скользкая, как змея.
Время и пространство
над нашим мозгом нависли
вопросами
без ответа.
Вечно длится ужасная эта
война между яростными колоссами.
Первый колосс —
это космос с его потрясающей вечностью.
А второй — это мозг
с его бесконечностью,
мозг, заселивший людей черепа,
мозг, который вовеки не исчерпать!

Кто же более бесконечен?
Кто же из двух — победимый?
Вся вселенная легла нам на плечи.
Как мы малы —
и как велики мы!

А когда человеческие дела
мне кажутся бренными и пустыми
(бывает со мной и такое) —
я зову на подмогу
гордость своего человечьего имени.
Гордость за все, о чем я мечтал,
себя беспокоя…

Быстрее всего на свете
молодость пролетит
от станции к станции,
как время на танцах…

А сегодня молодость склонилась
над моими мечтами —
над этими вот листами…
Я многое в жизни, полюбив, разлюбил,
но с тобою одной я все время был,
и с тобою мечтаю навеки остаться я —
Поэзия, ты моя последняя станция!
Ты любовь моя без конца и края!
И теперь, поэму мою кончая,
я устало молчу над застывшими
строками.

Что их ждет?
Как их встретят — улыбками,
взглядами строгими?
Что дадут они мне?
Гонорар?.. (Не без этого…)
На поправку бюджета поэтова.
Как хотел бы я снова мечтать,
как тогда —
в те особенные года!

Если бы!
Если бы строки мои превратились
в звонкие рельсы,
скрепленные зарифмованными болтами,
а над ними бы совершали вечные рейсы
мысли мои с их волненьями и мечтами —
о, эти рельсы бы шли далеко!
Они бы со всех сторон
людей свозили мало-помалу
в сердце мое,
словно к пульсирующему вокзалу.
Был бы вечно полон алый перрон!
О лучшая моя мечта:
рельсы-стихотворения!
Нет прекраснее дива!
Люди, въезжающие в душу мою,
все те, которых я так люблю,
о которых пою.
Они пришли бы ко мне,
чтоб отдохнуть за кружкою пива
или потанцевать.
Вот вам хорошая музыка!
(Кто-нибудь скажет, наверно:
«Не велика ли на сердце нагрузка?
Ты сердце сравненьями измочалил,
сердце было ночлежкой вначале.
Теперь вокзалом — это что еще?!»)
Не бойтесь за сердце, честное слово,
сердце — приспособление стоящее,
это ясно, друзья, по всему:
раз оно вынесло столько хорошего и плохого,
чтó сравненья поэтов ему?!

Однажды в темную полночь,
полный радостного покоя,
я в такси возвращался домой.

За стеклами, укутанный тьмой,
сонный гигантский город
опускал усталые веки
на тысячи глаз-огней.

В этот вечер девушка
счастьем меня озарила.
Волнуясь, я думал о ней,
легкий, усталый…
Я был на волшебную лампу похож:
невидимые отблески по сторонам бросая,
я возвращался домой
и сдерживал легкую дрожь,
вспыхивая и погасая.

По черному асфальту скользило такси,
и звезды на влажном покрове земли
ярче сверкали, чем в холодной выси.
Звезды — внизу,
звезды — вверху,
и я с незнакомцем-шофером
в таинственной звездной пыли.

Странное чувство захлестнуло меня
здесь, среди звезд:
до чего ж этот мир,
облитый влагой счастливой,
прекрасен и прост:
от девушки —
и до этих огней!

И стало мне радостней!
И больней…
И внезапно страх разлился в груди —
страх потерять это счастье!

Такси оставляло ночь позади…
Брызгами разлетались влажные огоньки.
А ночь надвигалась со всех сторон,
в машину сквозь стекла лезла извне,
врывалась в мой мозг,
стучала в виски!

Надвигался сон.

Он черными пальцами
взъерошил волосы мне
и в череп забрался —
призрачный гений! —
и вырвал сознанье из его нутра,
и бросил туда пригоршню
мерцающих сновидений!

И тлели они до утра.

Мне приснилась
Женева.
Дворец наций пустынен и одинок,
как цифра «1».
Флаги держав, как десятки
раскрашенных льдин,
друг о друга трутся, трещат,
полные благородного гнева.

Мне приснилась Женева.

Уже делегации наций
покинули стены дворца,
улетели, как ветры, направо, налево,
унося за собою бумаги
и оставив лишь флаги
решать неоконченный спор…

Волны озера серого плещут
и бесконечный ведут меж собой
разговор.
В них дворец отражается
вниз головой…

Нити холодного ветра,
сплетаясь с телеграфными
и телефонными проводами,
шар земной опоясали новостями.
Воем ветра распорота тишина!

Атмосфера напряжена…

Уже три дня, как держится напряженье.
Земля, убыстряя свое движенье,
окутана беспокойством и жаром.
Холодная траектория — пунктир в пустоте.