Давид Самойлов - Избранное

I
Люблю легенды. В них разбег
И краткость. (Ибо я не стайер.)
Пишу, покуда снег не стаял.
Но очень скоро стает снег.
Пишу сугробам. Но люблю,
Чтобы растаяли сугробы,
Чтоб потекли, осели, чтобы
Служили пополненью рек.

II
Вот так же думал Аугуст Лим.
(Но не ручаюсь, что об этом,
Поскольку не был он поэтом,
А просто — нелюбитель зим.)
Он жил в приморском городке,
В домишке чистом и прелестном.
И слыл философом известным.
Сейчас я познакомлю с ним.

III
Мужчина. Лет за пятьдесят.
Он за столом работал редко:
Три слова, изредка — заметка.
А там его тянуло в сад.
Он наблюдал, как рос редис
Или подобное растенье.
С восторгом он встречал цветенье
И с неохотой — листопад.

IV
Амалья-Гамадрилла Фюнф
Жила у Лима экономкой.
Была девицею негромкой,
Зато достоинств — целый фунт.
Не буду я касаться здесь
О них неблаговидных сплетен.
Философ был великолепен,
Но перед ней стоял во фрунт.

V
Я даже кратко излагать
Его учения не стану,
Поскольку много в нем туману:
Идея, что Природа — мать,
Но неизвестно кто отец.
Ну и так далее. Не страшно
Прослыть профанами. Нам важно
Лишь то, что Лим любил гулять.

VI
Да! Я ведь начал про снега,
Но, отвлекаясь, их оставил.
А снег тем временем растаял.
И отделились берега
От моря. По большой воде
Бежали легкие буруны.
По вечерам сияли дюны,
Как лысина без парика.

VII
Лим вышел прогуляться. Он
В плаще легко шагал по дюнам.
Но вдруг весенний ветер дунул
И охватил со всех сторон.
И загремел весенний шторм.
Забушевала Мать-Природа,
Как часто в это время года.
Лим в этот грохот был влюблен.

VIII
От волн неслась морская пыль,
Волненье затопило пляжи,
Распространяясь ввысь и вширь.
Деревья закричали в раже.
Бесстрашный Лим, закутан в плащ,
Стоял среди морского гула.
Но вдруг порывом плащ раздуло —
И он взлетел, как нетопырь.

IX
Превыше всех высоких крон
Его взнесло одним ударом.
По воле ветра став Икаром,
Он мчал, врезаясь в небосклон.
Стал воздух бледен, как сукно.
В груди дыхание спирало.
Вокруг гремело и орало:
На город Лима нес циклон.

Х
Стемнело. Город стал глухим.
Шторм, разрастаясь, бил по крышам.
Как бы влеком порывом высшим,
Летел философ Аугуст Лим.
В его душе восторг и страх,
Вблизи шарахаются тучи.
Шторм, разъяренный и могучий,
Свеж, молод и неумолим.

XI
От притяжения земли
Совсем освободилось тело.
Оно, блаженствуя, летело,
Как парусные корабли.
Внизу десяток огоньков
Мерцал в пространстве нелюдимом,
Порою тучами, как дымом,
Прикрыт.
Ветры вознесли

XII
Философа. И он решил,
Что это знак его величья.
Мелькнула мимо стая птичья,
Почти лишившаяся сил.
Его же призывал Зевес,
Чтоб воспарил ширококрыло.
Что там Амалья-Гамадрилла
Тому, кто от небес вкусил!

XIII
И было страшно глянуть вниз,
Где все расплылось и погасло.
Стихии, плотные, как масло,
Его держали. И лились,
Куда неведомо. Летун
Был акробатом в диком цирке…
Но вдруг задел за флюгер кирхи —
Задел за флюгер и повис.

XIV
И сразу прохватила дрожь:
Ведь можно на землю свалиться!
Вот и летай теперь как птица…
Клянусь, что этот факт не ложь.
Ну что ж, коль этот факт не ложь?
Лишь для пустого очевидца
Любая правда пригодится,
Хотя в ней смысла ни на грош.

XV
Я правдою по горло сыт.
А перед смыслом ум пасует.
Пусть тот, кого интересует,
О смысле сам сообразит.
И разберется что к чему.
Мне это не необходимо.
Итак, мы отвлеклись от Лима.
Что с ним? Пока еще висит.

XVI
Висел он, как пиратский флаг.
И слабо вопиял: «Амалья,
Спаси меня!» Ведь знал, каналья,
Что дело не оставят так.
И впрямь, его пошли искать.
И обнаружили на шпиле,
Воздели руки, возопили:
«Вот до чего довел кабак!»

XVII
Наутро люди собрались.
Смеялись, гикали, орали,
С недоумением взирали,
Как Лим над городом повис.
Пожарный прискакал обоз.
И, наконец, беднягу сняли…
А все же, как насчет морали?
Возможно так: не возносись!

XVIII
Да что мораль!
Пришла весна,
Повеял с моря ветер вешний,
В его дыханье каждый грешный
Пьянеет, словно от вина,
И можно даже вознестись,
А хочешь — повисеть на шпиле…
Ужасно надоели штили
И благостная тишина!

В строгом замке, что квадратом
Середь города стоит,
Умирает император,
Добрый маленький старик.

Император он природный,
Императором рожден,
И за это всенародной
Он любовью награжден.

Три различных совещанья
Происходит в этот миг,
Три готовят завещанья
Три из трех дворцовых клик.

Три законных претендента,
Тоже, в общем, старики,
Ждут удобного момента
Взять друг друга за грудки.

Император умирает,
Он отходит. Но пока
Награждает и карает
Августейшая рука.

И еще спешат курьеры,
Мчат приказы из дворца.
Еще строятся карьеры
И надеются сердца.

И законы создаются,
Чтоб цвела его страна.
Еще трубы раздаются,
Раздаются ордена.

Но земному государю
До земного дела нет.
Он узрел иные дали,
Он увидел горний свет.

И господь к нему приходит
И к земному королю
Стаю ангелов приводит.
— Хочешь, жизнь тебе продлю

Будешь на своем престоле
Среди ангелов стоять.
По моей высокой воле
Будешь ангелам под стать.

Не ответил сразу старец,
Думал или же дремал,
Долго веки поднимались,
Долго губы разжимал.

Улыбнулся тихо богу
И ответил: — Не хочу! —
И отправился в дорогу
Вверх по лунному лучу.

…Его привел под локоть некий чин
На середину небольшого зала,
Где заседали несколько мужчин
И дама под вуалью восседала.

Он бледен был, обрюзг, нетверд в ногах.
Одет нечисто, несколько всклокочен.
Глаза косили. Слюни на губах.
И женщина произнесла: «Не очень!»

— Кто ты? — его спросили. «Здешний принц».
— Как звать? — Молчанье. «Не знаток меморий»,
Блеснула женщина из-под ресниц.
— Ты знаешь, что тебя зовут Григорий!

— Я здешний принц! — и дрогнула губа.—
И вы меня ни в чем не убедите! —
Он чувствовал: решается судьба.
Но женщина сказала: «Уведите!»