Давид Самойлов - Избранное

Ивана увели. «Такая чушь
Кому-нибудь из вас могла присниться,
Что подобает мне подобный муж?»
Все помолчали. И императрица.

«Но, впрочем, это не моя вина,
Что долг ему Россией не оплачен.
Убавить пищи. И лишить вина.
Он слишком толст и слишком неопрятен».

Его везли от царства, от столиц,
От неожиданных фантасмагорий.
А он орал: «Я сей державы принц!»
Тут навалились: «Замолчи, Григорий!

…Тогда в России были трех корон
Носители (при воцаренье новом):
Екатерина, Третий Петр и он,
Пожалуй, всех законней коронован.

Железными запястьями звеня,
Он все орал, пока его держали:
— Я бедный принц! Забыл, как звать меня
Но я превыше принцев в сей державе!..

А Катерина, бывшая Софи,
Разделываясь с призраком былого,
Перед трюмо сгримасничала: «Фи!»
И приказала пригласить Орлова.

— К чему нам этот? — говорил Орлов.—
Россия сумасбродами богата.
Не зря на государственных орлов
В ней зарятся голодные орлята.

Один из этих треплет в кабаках —
Мирович, в нем сидит Мазепин корень,—
Что, дескать, был бы взвод в его руках…—
Подумала: «И ты был так проворен».

— Но это мысль! Не трогать дурака.
Притворно верить всем его посулам.
И дать ему команду от полка.
И в Шлиссельбург назначить с караулом.

А если сей болван пойдет на вал,
То это совершенно безопасно.
Чуть суматоха — подавать сигнал
И действовать инструкции согласно…—

Он был убит… Но там, на рубеже,
Где сказочные море-окияны,
Неубиенные Петры, Иваны
Грозят короне, пусть они и «лже».

Был Феодор добрый царь,
Да дела не ладились.
Говорили: преставится,
Все тогда поправится.
Говорили: отдохнем
От царя от грозного.
А при Феодоре, при нем
Много было розного.
Если бы не царский шурин,
Если б не Борис,
Все б передрались.

А Борис, царский шурин,
Был умом светел.
Он царя мишурил,
В государи метил.

А Димитрия убили,
Сына грозного царя.
Поздно, поздно
Прибежали лекаря.
Мать-царицу откачивали,
В покой внеся.
Ах, нельзя убивать маленьких,
Убивать нельзя.
Лежал он бледный, беленький
Среди желтых свечей.
Мог бы стать помазанником,
А теперь он — ничей.

Государем мог бы стать строгим,
Страшным государем быть,
Головы приказал бы рубить,
Свирепей батюшки быть,
Недругов разя.
А все равно маленьких
Убивать нельзя.

Ой,— горевал Феодор,
Ай,— утешал Борис.
А после сего события
Только начались.

Нарядили следствие.
Шуйские князья
Приговорили: маленьких
Убивать нельзя.
А его, царевича,
Никто и не убивал.
Играл, играл
Да напоролся
На кинжал.

Ой,— горевал Феодор,
Ай,— утешал Борис.
А тут-то они, события,
Другие начались.

Помер, помер царь Феодор.
Упросили стать Бориса.
Стал татарин, царский шурин,
Государем всея Руси.
И опять дела не пошли на лад:
Всюду глад и мор,
Всюду мор и глад.

Но тут заговорили:
Димитрий бежал,
Он не напоролся
На кинжал.

Говорили: Гришка,
Беглый монах.
А про Бориса — царишко,
Не в своих, дескать, чинах.
Говорили: маленького
Убивать нельзя,
У него особая стезя.
Маленького не убили,
Маленького схоронили,
Схоронили в девичьей.
Не так просто убить царевичей!

И пришел царевич — Димитрий
С ляхами.
Архиереи хватались за митры,
Ахали.
И заколебалась
Русь вся.

Убивать маленьких
Нельзя…
Ведь дети, они слабеньки,
Что хочешь с ними твори.
А достойны сабельки
Взрослые цари.

Ой и помер Борис
За злодейство свое.
Ой и Шуйский ушел
За лукавство свое.
И по всей Руси
Началась резня.

Потому что маленьких
Убивать нельзя!..

Идут скоморохи по тусклым дорогам —
По главному шляху, по малой дороге,
Отвержены церковью, признаны богом,
По русским дорогам идут скоморохи.

Что могут они? Потешать, скоморохи.
Что могут они? Рассмешить, скоморохи.
А могут ли что-то решить скоморохи?
Какие вопросы, в какие эпохи?

Навстречу — старуха с козой на аркане,
Навстречу — артель мужиков с топорами,
Навстречу боярин в брусничном кафтане.
А там уже — город горит куполами.

Войдут они в город. Осмотрятся — где бы
Устроить им игрища утречком рано,
Для красных петрушек поставить вертепы
Поближе к базару, подальше от храма.

Как станут скакать и играть в балагане,
Посмотрит старуха с козой на аркане,
Посмотрят артельщики и горожане
И даже боярин в брусничном кафтане.

Забудет старуха невзгоды и беды,
Забудут холопы кабальные нети,
Забудет боярин войну и победы,
Когда затанцуют козлы и медведи.

Пусть к злобе и мести взывают пророки,
Пускай кулаки воздвигают над веком,
Народу надежду внушат скоморохи
И смехом его напитают, как млеком.

Воспрянут старуха с козой на аркане,
Торговые люди, стрельцы, лесорубы,
И даже боярин в брусничном кафтане.
И ангелы грянут в небесные трубы.

1
По пустому темному проселку
Шел солдат из города домой.
Думал он: «Конечно, мало толку
Жить у нас, особенно зимой…»

2
Время было накануне святок,
Но еще не вылегли снега.
«А отцу-то за восьмой десяток,
Захворал — и вся тут недолга».

3
Вышел к полю Псовые Охоты,
А оттуда, если глянуть в дол,
Прежде, словно праздничные флоты,
Плыли огоньки окрестных сел.

4
А теперь — хоть глаз коли! Весомо
С четырех сторон стояла мгла.
«С довойны,— подумал,— не был дома,
Может, немец все спалил дотла».

5
Поддувало снизу. Шла поземка.
Далеко кричал локомотив.
Что-то монотонно и негромко
В воздухе гудело, как мотив.

6
Дом был крайний к лесу. Все молчало.
Пес не выл. Петух не голосил.
Во дворе корова не дышала.
Конь не бил копытом о настил.

7
А отец не спал. Ломило руку.
Тараканы терлись на печи.
Он прислушался к ночному стуку
И зажег огарочек свечи.

8
«И кого так поздно носят черти!
Без того нейдет проклятый сон!»
— Отворяй! Заколенел до смерти! —
И старик подумал: «Может, он».

9
Ветер режет хуже божьей кары,
Не найти дорогу без луны.
— Сам ты чей? — «Не он»,— подумал старый.
— Сам с войны. Шагаю в Тиуны.