Марк Гроссман - Синева осенних вечеров

1977

Я давно уже в жизни не плачу —
С малолетства, где азбучный класс.
Пью за горькую нашу удачу.
За лазурную ласковость глаз!
Вдаль уходят за вехою веха, —
И в любви, и в окопном огне
Мы за все на колдобинах века
Заплатили по высшей цене.
Оттого и обид не врачуя,
Не вступая с тупицами в спор.
Не слезами, а кровью плачу я
За недобрый иной наговор.
В жизни всякое было, — и, значит,
Как и раньше, закончив бои.
Пью за горечь конечной удачи,
За медовые губы твои.

1977

Коростель колдует, окаянный,
Запах разнотравия пьянит.
И бреду я с милой, будто пьяный.
Полевою стежкою в зенит.
Где-то там, за несказанной далью,
Где земля родит голубизну,
Мы придем к последнему свиданью
Славословить солнце и весну.
Там и некрасивые красивы,
Там и злой утрачивает яд,
Там глазами синими России
Люди и сказания глядят.
Там за полем полым и поляной.
Где в траве последняя постель,
Коростель колдует, окаянный,
Ворожит скрипуче коростель.

1977

Мы живем, трудом мозоля руки,
Все же на земле, а не в раю.
Право, с милой я не знаю скуки, —
Не черните милую мою!

Черный хлеб, затейливая сайка
Нет, не стол наш красят, а семью.
Право, она славная хозяйка, —
Не черните милую мою!

В час, когда луна уходит с круга,
За здоровье женщины я пью.
Право, она добрая подруга, —
Не черните милую мою!

Если ж, справедливо иль бушуя,
Я совру вам, что пригрел змею, —
Вы меня не слушайте, прошу я, —
Не черните милую мою!

И пускай болтушки у колодца
Скажут мне: «Она в другом краю,
И к тебе навеки не вернется…» —
Не черните милую мою!

1980

Ах, Польши женщины!.. Бывало,
Без ветерка дрожала рожь,
И ваше сердце отбивало,
Опережая жито, дрожь.
Прикосновенье рук горячих,
И горечь губ тугих чиста,
И в голубых глазах полячек
Цвела славянская звезда.
Нам было двадцать, чуть побольше,
И если пули не секли,
Мы вслух, на память, как могли
Читали Пушкина о Польше.
И на военной той дороге
Всех поражали, ворожа,
Его неслыханные строки.
Его раздольная душа.
…Сгорели дни, исчезли годы,
Вернулась армия домой,
Ее суровые походы —
Предмет истории самой.
Иные дни, как днище, ржавы,
Другие — парус над водой;
В тех далях — девушки Варшавы,
И парни Балтики седой.
Не обо всем минувшем плачет
Душа. Не все хранят года.
Но в голубых очах полячек
Горит славянская звезда.

1978

Упрекнули старого поэта
За желанье женщину пленить,
Дескать, и судьба твоя отпета,
И пора себя остепенить.
Были в пору юности подружки,
Были жар и бешенство в судьбе,
А теперь отплакали кукушки
Все, что полагается тебе.
Нынче к женским припадать коленям
Не тебе, а сыновьям уже,
Нынче время новым поколеньям
У любви стоять настороже.
Не ругайте ради этикета
За желанье милую обнять
И за веру тайную, что это,
Может статься, молодость опять.

1979

Вновь меня несите, как когда-то,
Из кирзы литые сапоги
В скорбную загадочность заката,
В чистое свечение тайги.
Слышите исконное наречье
Под бронею каменных забрал?
Здравствуй, чудо зелени и речек,
Кратко нареченное — «Урал»!
И в пути от Зюзелги до Ая,
В ненаглядный вглядываясь лик,
Я бреду, судьбу благословляя.
Миру подарившую Яик.

1980

Обветшали старые тетради,
У страниц обтрепаны края,
И в тяжелом траурном квадрате
Звонкая фамилия твоя.
У палатки, за Урал-рекою,
Где с тобой мы побратались, друг,
Не с кем перекинуться строкою,
Некому порадоваться вдруг.
От потерь душа моя устала, —
Ты, когда-то силой налитой,
Почиваешь в городе металла,
Под его железною плитой.
Наравне с металлом именитым,
У Магнитных выветренных скал,
Ты и сам становишься магнитом,
Из какого делают металл.

1980

Вот и осень… Пустеют покосы…
Источается стон комаров.
Ливни листьев, летящие косо,
Осыпаются в синь вечеров.
И последние грузди, как свечи,
Угасают под сенью травы.
И дышать уже, кажется, нечем
От сухой, как песок, синевы.
Словно старый мешок за плечами —
Переполнена память давно.
И что было в конце и начале —
Все тугой бичевой сплетено.
Нас холодные жены ласкали,
Согревал нас походный костер.
…И заносит листвой и песками
Милосердные очи сестер.
Все бывало, ушло, отгорело.
Я былое судить не берусь,
Но осталось нетленное дело,
Продолжается вечная Русь.
Значит, нас не осилит забвенье,
И не жаль, что на всплесках огня
Догорает мое поколенье
В синеве уходящего дня.

1980

Дебеты… остатки… неликвиды…
Повседневных дел круговорот.
Но сегодня светится народ.
И весь день толпятся инвалиды,
Ни на миг не закрывают рот.
Позади — взыскания на базе,
Исходящих справок номера.
…И летят гвардейцы Чанчибадзе
На донские кручи под «ура!».
Замерзая черными ночами,
Дымом греют онемевший рот,
И ворчат, что снова англичане
Наступают задом наперед.
…Пьет из кружки бывшая пехота.
Можешь чокнуться и покалякать всласть
Надо лишь для дел такого рода
Воевать — и за четыре года
Пропадать сто раз и не пропасть.

1980

Нет, время не слепое!
И наш редеет круг.
…Вчера на поле боя
Упал мой старый друг.
Эпоха миновала
С того святого дня.
Когда под сень Урала
Пришли мы из огня.
На шумных наших вече
Стакан вина — до дна!
Но снова нас калечит,
В затылок бьет война.
У Сталинграда, в стуже,
Вмерзает в глотку стон.
И Петька вновь контужен,
И снова ранен он.
Но мы в боях постигли:
Надежна бронь броска.
И вновь в несносном тигле
Горят мои войска.
И рвут нам горло волки —
Где сон, где бред, где явь?
И мы бредем от Волги
По рекам крови вплавь.
Мы Родину собою
Спасали той зимой.
…Вчера на поле боя
Упал товарищ мой.