Лев Сорокин - Рябиновые зори

Здесь, в обелисках, высятся года,
Их,
  прогремевших и затихших, много.
И потому
  пришедшие сюда
Глядят сосредоточенно и строго.
И сосны над молчанием могил
Не как в лесу шумят,
  а по-иному…
Прости, отец,
  что редко приходил
К тебе я
  не гранитному —
  живому.
Теперь-то у тебя
Я частый гость,
Но ты мне не ответишь,
Как бывало.
В просвете дат
Безмолвно улеглось
Все, что тебя когда-то волновало.

Безмолвно?
Нет, я верю в чудеса!
Я сердцем прикоснусь к застывшим датам, —
И вспыхнет гром,
И вздрогнут небеса,
И предо мной
Предстанешь ты
Солдатом.

Обшарпанное здание ЧК,
Все пулями израненное зданье,
И ты в кожане
У броневика
В тугом кольце
Кулацкого восстанья.

Граната нагревается в руке,
В другой —
  наган застыл в оцепененьи,
В стремительном,
Отчаянном броске
Свое ты начинаешь наступленье.

Я на плиту надгробную твою
Гляжу и вижу:
Не хватает даты.
Не в материнских муках,
А в бою —
Известно всем! —
Рождаются солдаты.

Закат землей и тучами зажат,
Безмолвно рвутся солнечные нитки.
А под ногами
  грудою лежат
Листвы осенней
Золотые слитки.
Я равнодушен к золоту.
  Его
Родня не оставляла мне в наследство.
Но не забыть вовеки мне того,
Как бескорыстью обучали с детства.

Отец,
  не раз рассказывал ты мне,
Как вас особняки огнем встречали,
Как после схваток
В зыбкой тишине
Богатство контры
Вы конфисковали.

И груды бриллиантов и часов
Не в сейфы с хитроумными замками,
В кладовку запирали на засов
Чекисты огрубелыми руками.

Зачем замки?
  Уездное ЧК
Любые воры обойдут далече:
Они-то знают, как тверда рука
Бывает у «товарищей» при встрече.

И вдруг,
  как будто по лицу — удар,
Начальник ваш краснеет,
  как мальчишка:
— Сегодня заглянули на базар,
А новичок —
  сбывает золотишко!
Он взял в кладовке лишь одно кольцо!
Простить его?
Но звался он чекистом…

Смотрела Революция в лицо
Усталым трибуналом неречистым.

И перед строем замерших бойцов
Ударил выстрел
Коротко и внятно.
Седое поколение отцов,
Твоя непримиримость мне понятна.

И у меня пробилась седина,
Но не расстанусь с вашими словами:
«Твориться Революция должна
Лишь чистыми сердцами и руками!»

На бреющем — проходят облака,
А может, это пролетает время
В тяжелых сгустках
Вдаль
Издалека
Над горем
И над радостями всеми?

Оно летело так же и тогда,
Сгущая в дни
Минуты и мгновенья,

Когда, отец,
Менял ты города
С армейским кочевым подразделеньем.

Приказ:
  «Из Минска ехать на Урал» —
Теперь нужны милиции
  солдаты.
Опять в горах грохочет не обвал,
А выстрела бандитского раскаты.

И молния раскалывает мрак,
Рванули будто молнию из ножен.
Ты так хотел уехать на рабфак,
Но сам себе сказал ты:
«Кто-то должен…»

Давно, отец, другие времена,
Но мир, отец, по-прежнему
Так сложен,
Что нам порой бывает не до сна,
Но ты же повторял мне:
«Кто-то должен!»
И шел в ЧК,
И ехал в дальний полк,
Шел охранять,
Что с боем было взято.
Не жертвенность в твоих словах,
А долг.
А долг —
Источник мужества солдата.

Ну, кто придумал,
  что всему свой срок?
Ты шел домой,
  нестарый, но усталый.
Болезнь тебя
Нежданно
Сбила с ног,
Как с той, гражданской,
Выстрел запоздалый.

Наверно, с ней бы справиться не смог!
Но тут — война,
И, напрягая силы,
Вставали инвалиды за станок,
И мальчики снаряды подносили.

Я утверждаю:
  знали о войне.
Солдат-посыльный постучался резко
Еще за месяц —
  в майской тишине,
Придя с военкоматовской повесткой.

Звезда упала в клумбу во дворе
И стала светляком зеленоватым.
Отец шагнул из дома на заре,
А возвратился
Только
В сорок пятом…

Ох, память сердца,
Как она крепка! —
Вновь обжигает горестью вчерашней,
И вновь в руке — отцовская рука:
Мол, я солдат, и мне совсем не страшно!

Он умирал.
И говорить не мог.
Но ясно слышал:
Плачут домочадцы.
Он умирал,
Но от земных тревог
Упорно не хотел он отрываться.

Вот так идут, наверно, на расстрел
И смотрят не на дула,
А на пашни,
И вспоминают:
«Что же я успел?
Солдатом был —
И мне совсем не страшно!»

Лишь знать бы точно,
Что наследник твой
Продлит тобою начатое дело, —
И насладится теплою землей
В последний миг
Распластанное тело.

Потом в граните воины встают,
Бессильны грозы,
И бессильны стужи! —
Нам жизнь свою они передают,
Как будто безотказное оружье.

Так и, отец,
Ты все мне передал
Своим рукопожатием прощальным…
А в небе тучи,
Словно глыбы скал,
Уже грозятся грохотом обвальным.

И вечер тени сильно удлинил,
И добираться далеко до дому.
…Прости, отец,
Что редко приходил
К тебе я
Не гранитному —
Живому.

За окнами
На темном небосклоне
Светлеют звезды
Дырками от пуль,
Хрипит чекист,
Зовет чекист в погоню,
Наткнувшись на порубанный патруль.

И кажется усталому чекисту,
Что, выбитый бандитом из седла,
Он умирает не в палате чистой,
А в поле,
  у кержацкого села.

Но то болезнь,
  а не бандиты душат,
Хотел чекист подняться
  и не смог:
Ему не кислородных бы подушек,
Ему бы только Юности глоток!

И он в бреду увидел:
Кони скачут
Через леса
И прожитые дни.
Друзья спешат,
Кричат ему
И плачут,
Его спасти пытаются они.

Еще немного!
  Ну, еще немного!
И он уже с надеждою глядит
На пыльную покатую дорогу,
Покрытую печатями копыт.

И он лежит,
И верит он в удачу,
Они уже близки, его друзья!
Возьмут его
  и в Юность с ним ускачут,
От старости и смерти унося.

Еще могилой больше на земле,
А дождь неделю хлещет без заминки.
И оттого
  кощунственней
  в тепле
Рокочут громогласные поминки.
Уже давно забыли за столом,
Зачем пришли,
О ком молчали скорбно.
А на столе,
Закапанном вином,
Сосед мотив выстукивает дробно…
Но как же быть?
Старинный ритуал
Не для покойных —
Для живых придуман,
Чтоб каждый свое сердце защищал
Таким беспечным гомоном и шумом.
А надо ли обманывать себя?
Ценней года для тех,
  кто понимает,
Что вновь,
По-журавлиному трубя,
Не осень —
Наше время улетает.
Подумайте —
  что может быть глупей? —
Мы исчезаем в дни,
Когда мудреем,
Когда полны мы замыслов, идей,
Когда мы много знаем и умеем.
И, спохватившись,
Мы тогда спешим
Все передать друзьям,
Что только можем…