Мария Французская - 12 повестей Марии Французской

Ах, совсем бывает нетрудно игру начать!
Ну и что этот перстень
должен был означать?
Но девица особенно нежно
подарок тот приняла
И дарителя, уж конечно,
тем же вечером обняла.

Вышло так, что встречались
они в небольшом саду.
Я бы даже сказала – у родичей на виду.
Но опасность – еще не горе,
а только предвестник беды.
И девица заметила вскоре: будут плоды.

Наша парочка сладко ночует,
совсем не грустя,
Но однажды все-таки чует – будет дитя.
Но ведь есть же семья и клан,
и куда бежать?
У девицы, однако, план,
и не стоит ей возражать.

Как родится дитя —
возьмешь его на заре,
Отвезешь далеко,
к моей замужней сестре.
Приложу письмо, расскажу ей —
кто и какой ценой.
Где еще и расти нашей крошке,
как не у тетки родной?

Привяжу к детской ручке перстень,
велю не снимать.
Подрастет, поумнеет, поймет —
где отец, где мать.
Ты же знаешь, милый,
нельзя мне родить – ты не муж.
И «казнят, заклеймят и вышлют»,
и прочая средневековая чушь.
А Милон и без объяснений готов ко всему,
И нет у него сомнений, они ему ни к чему.
Соучастник, сообщник,
любовник и робкий слуга —
В этом деле, где он виновник,
она лишь ему дорога.

На том они и порешили,
ну, значит, тому так и быть.
И довольно приятно грешили,
но время пришло родить.
Многоопытную старушку
пригласили на торжество,
И дитя – не дитя, а игрушку —
родили под Рождество.

Мальчик был ангелочек,
Папочкино лицо.
Подвесили кошелечек —
А там письмо и кольцо.

Тонких льняных пеленок
Стопкою принесли,
Чтоб знали, чей это ребенок,
Хоть на краю Земли.

Из шелка его перинки,
Все на лебяжьем пуху.
Лежит дитя в пелеринке
На тонком куньем меху…

Взял наш герой на руки
Кроху, сказал «прости!».
И через час уже слуги
Были с ребенком в пути.

Шли от дорог в сторонке,
Долго шли, далеко.
Меняли ему пеленки,
Грели ему молоко.

Где еще добывают
Таких лихих молодцов?
Не всегда-то они бывают
Из матерей и отцов.

Плыли на утлой лодке,
Крались по краю Земли.
И дитя доставили к тетке,
Целехонького принесли.

Все поняла сестрица:
Кого и за что простить…
А что же дитя? Смириться
И начинать растить.

Что же Милону досталось?
Славу себе добывать.
А подруга его осталась
дома жить-поживать.
Так славно все получилось
на прошлое Рождество,
Что в доме и не случилось
будто бы ничего!

К ней сватается вельможа,
желает быть женихом.
На что эта песнь похожа?
Уж трудно сказать стихом.
Дело все хуже и хуже,
муж нам совсем ни к чему.
Что же мы скажем мужу,
что мы скажем ему?

А вдруг и дитя родится, милые господа?
Ну, это уж не годится вообще никуда.

…Ну, вот и Милон возвратился
Из странствий – к себе домой.
И тайно искать пустился
Подругу, бедняга мой.
Ходит, переживает, мучит его тоска.
И лебедя он подзывает,
плывущего вдоль бережка.
Перо у него вынимает
и пишет, и прячет в крыло.
Спрятал – и понимает, как ему повезло.

Переодеться, побриться
велит он слуге: Мой друг!
Тебе доверяется птица,
не выпускай из рук.
Он бел как мел, без помарок —
неси высоко, как флаг.
И примет она мой подарок,
и прочитает мой знак.

Откройте дверь птицелову!
Давно я стучу уже.
Что смотрите так сурово?
Я птицу принес госпоже.
На лебедя редкой породы
я ставил силки на заре.
Все знают: лебедь из моды
не вышел при нашем дворе.

Твой лебедь хорош, в самом деле.
Всяк стражник – поэт в душе.
И, если б мы только смели,
Тебя б отвели к госпоже.

Но мы ее охраняем,
Мы все тут – тесный кружок.
И лебедя не обменяем
На жалованье, дружок.

И все же один, со вздохом,
Ведет его за собой.
А там, хорошо или плохо,
Кипит нешуточный бой.

Стражники, как мальчишки,
Всей командой сидят,
Сражаются в шахматишки,
И по сторонам не глядят.

Словом, решенье близко.
Лебедь уже в тепле,
И найдена уж записка на лебедевом крыле.
День недаром потрачен,
и ловкостью взят дворец,
И подвиг щедро оплачен,
и прочь отправлен хитрец.

Плачет наша бедняжка, целует имя и знак.
Переживает тяжко,
что не повидаться никак.
До милого не добраться —
того, кого рядом нет.
И вы не поверите, братцы,
так минуло двадцать лет!

Лебедь служил им, как голубь,
А был уж, как ворон, стар.
В жару или зимний холод
Лебедь теперь летал.

Садился уже привычно
И подавал крыло.
Там было письмо обычно,
И шло от него тепло.

…Тем временем наша тетка,
мальчика нам растя,
Действует очень четко
и, двадцать лет спустя,
Вручает ему бумагу и родовое кольцо,
Будто отцову шпагу и мамино письмецо.

Юноша и не поверил в пылкий ее рассказ.
Детскою меркой мерил,
переспросил сто раз:
Неужто Милон легендарный
взаправду его отец?
И, тетушке благодарный,
плачет навзрыд юнец.

Так, стало быть, где-то подвиг
его непременно ждет?
Пока что еще не поздно
ему отправляться в поход,
Вдогонку за мамой, за папой —
что они там таят?
И юношеские спазмы в горле его стоят.

Он море пересекает —
Барфлер, впереди Бретань.
А время течет, истекает,
и солнцу не скажешь «стань!».
Он самый сильный и ловкий
средь юношей там и тут.
И в доблести, и в сноровке
равных ему не найдут.

Такая катится слава
по замкам, по городам —
Что и неловко, право, идти по его следам.
Не знает отец сыночка,
не знает его и мать:
Он рыцарь, он Одиночка.
Так его стали звать.

Милон, эти песни слыша
о подвигах молодца,
Желает видеть мальчишку —
заморского гордеца.
Не всем мы тут позволяем
гулять по нашей земле —
Уж мы его поваляем
в перьях или в золе!