Семен Кирсанов - Лирические произведения

и не знаток стекла,
картин
или жемчужин.
Я просто человек,
которому
ты нужен.

И ты —
как человек,
готовым и за по́лночь
всей
красотой своей
прийти ко мне на помощь,

великой
красотой
хлебнувших горя улиц,
светлеющих
от крыш,
где статуи проснулись.

Есть статуи
среди
стоящих в Ленинграде:
извилистых
бород
мифические пряди,

русалочьи тела
скульптурных
полуженщин.
За них отдать бы жизнь! —
так облик их
божествен.

Но это не Петры,
не Павлы
и не Анны.
Рабы дворцовых стен
безвластны,
безымянны.

Они стоят не в честь
заслуг или талантов —
тут
труд кариатид,
тут
каторга атлантов.

Незрячи
их глаза,
опущенные книзу.
Их служба —
подпирать
столичные карнизы.

Не смотрят на ступни
сих статуй
старожилы.
Но как напряжены
их мраморные
жилы!

Как давят этажи!
Как пот течет
по скулам!
В поэмах им бы жить —
Гераклам
и Микулам.

Но тут
они — ничто.
Никто о них не скажет.
На них —
искусствовед
и взглядом не покажет.

А что сказать?
Рабы,
чьи головы наклонны —
чтобы нести
столбы,
чтобы держать
балконы;

держать, держать, держать
колонны,
стены,
своды, —
без прав,
без слов,
без слез,
без будущей свободы;

поддерживать
дворцы
при бронзовой ограде,
любовников
держать
на белой балюстраде;

паркетные полы
терпеть
с толпой придворной,
удары каблуков
переносить
покорно;

бессильные —
хоть раз
пошевельнув плечами,
заколебать
дворцы
с их белыми ночами!

Вот
Памятник Труду,
который создал скульптор
так истинно,
и так
безжалостно,
так скупо! —

труду
всех крепостных,
всех каторжников мира,
и только
как деталь
модерна и ампира!

Сюда
пригнали их
со всех каменоломен.
Как тяжко им
стоять,
как груз домов огромен!

От муки
вековой
обшелушились лица,
и дождь,
как скользкий пот,
по животам струится.

Но так как не нужны
для этой службы
ноги —
их скульптор завершил
витком
на полдороге.

Кто
милосердным был
к страдалице распятой?
Кто понял
боль фигур?
Кто слышал
стоны статуй?

Кто понял?
А живой
услышан был и понят?
Молчит
Санктъ-Петербургъ,
когда Россiя стонет.

Но разве
по ночам
не изменялись позы
и в пасмурные
дни
не слышались угрозы?

И каменный атлант
не нарушал
наклона,
чтоб хоть лепной акант
упал
с угла балкона?

Да, страшно было вам
в метели
и в туманы —
о, медные Петры,
о, мраморные Анны!

Решетки!
Я о вас
хочу сказать хоть раз
всю правду!
Право есть —
ваш формуляр прочесть.

Вы —
сотни тысяч пик
без воинов.
Вы — крик:
«Не подходить!»
Вы — мир
пищалей и секир
без ратников.
Вы — смотр
полков,
какие Петр
на иностранный лад
построил —
без солдат.

Вы —
Петербурга лик,
стоящий штык о штык
патруль
без часовых.
Вы —
стрелок часовых
остроконечный строй.
Вы —
декабристам: «Стой!»

Решетки!
Вы — печаль
закрывшихся ворот,
тюремного
ключа
железный поворот.
Вы — на окне,
где взгляд
Желябова
на ряд
оград.
Вы — мир цепей
из бронзы.
Вы — репей
из чугуна.
Цветки
из стали.
Лепестки,
раскрывшиеся там,
где гибель лепесткам.

И нет —
вы не родня
наивного плетня
в ромашках
и траве
с горшком на голове.
Вам —
тын
ни сват, ни брат,
о, легион оград!

Нет,
вы — конвой тропы
для каторжной толпы
вплоть до острогов,
где
на хлебе и воде
лежали по углам
прикованные
к вам!..

Рудой еще когда
вы были —
и тогда,
о, сколько бедняков
несли
из рудников
и каторжной киркой
рубили им
покой!..

Так —
вы из мертвецов
росли вокруг дворцов.

И крицами когда
вы были —
и тогда,
О, сколько клейм
на лбу
поставлено рабу,
да,
божьему рабу
из беглых крепостных,
который
вас ковал
и в стенах крепостных
о воле
тосковал,
о ковыле в степях…

Вы
в пушкинских стихах
о молодом орле,
о машущем крыле…
На вас самих
орлы
распяты,
кандалы
к ногах у вас висят,
и обнесли
фасад
империи.
И шпик
все видит из-за пик…

Но вспомните
и час,
когда заставил вас
вдруг сделать
шаг назад
красногвардейский штык,
Октябрьский
Петроград!
Вас к стенам придавил
плетень
крестьянских вил…
И —
как ни угрожал
Таврический дворец —
трагический конец
владельцев ваших
ждал!

Вы — шаг вперед опять,
но вас погнала
вспять
под цоканье подков
Конармия
клинков.
И миллион штыков
(на каждом красный бант)
вас усмирил.
И вот
вы — только ржавый сброд
мечей,
и алебард,
и копий.
Но — вперед
вершка вам не ступить!

Но как же с вами быть,
чугунные цветы,
секиры и щиты?
Вас
ради красоты
оставить,
может быть?

Оставим.
Так и быть.

А если вы — посты
минувшего?
И стяг
с орлом
о трех цветах
вас тайно осенял?
Тогда
вы — арсенал!
Ни цепи,
ни цветки,
ни медные витки
тогда вас не спасут.

Решетки,
вас снесут!

О, зимний
Летний сад,
заснеженный, не летний,
где высоко
висят
серебряные ветви;
где погребен
песок
с замерзшими следами,
где все еще
не срок
свиданий
и досвиданий;
где так печален вид
пустующих
скамеек,
где даже тень любви
усесться
не посмеет.

Сад,
где газон зимы
забыл
о незабудках,
где весь античный мир
живет
в дощатых будках;
где в мраморной мечте
вновь окунуться
в мифы —
в купальной наготе
стоят в кабинах
нимфы;
где лишь Крылов
свое
не покидает кресло, —
и сторожит
зверье,
столпившееся тесно;
где в инее с утра
Персей
и Андромеда,
где во дворце Петра
все говорит
про шведа;
где воздух
в блестках от
туманов и морозов,
где ночью
у ворот
таится Каракозов;
где с флагами
толпа,
в воззваньях динамитных,
где сквозь морозный пар
мелькнул
февральский митинг;
где царские орлы
забились
под короны,
где подняли стволы
безлиственные
кроны;
где помнят о руках,
что их сажали,
корни,
а ветви в облаках
парят,
нерукотворны,
но — дерева где нет,
какое
за два века
увидело бы свет
само,
без человека;
где человек не взял
в блокадный год
ни чурки,
а грустно замерзал
у гаснущей
печурки…