Семен Кирсанов - Лирические произведения

Пустует мятая постель —
и тут мела метелица.
О, не безделица — метель,
когда в душе поселится!

Еще — терпение! Еще
терпение, терпение.
И трепетание не в счет,
и трение о тернии.

И римское копье не в счет.
Скрипят креста крепления.
И губы уксусом печет.
Еще, еще терпение.

Зато в столетиях расчет
за всё! Молитвы, пение —
«Воскрес воистину»… Еще
терпение, терпение!

Увлеченный похожестью слов
на журчания
и шелестенья,
думал я, будто могут из них
создаваться
ручьи и растенья…

Вот слова, словно горы песка,
я бреду среди них
и поныне,
умирая от жажды в пустыне,
где ни капли воды,
ни ростка!

Увлеченный похожестью снов
на явленья,
поступки,
событья,
думал я, что когда-нибудь их
в полный полдень
смогу пережить я…

О, фантастика, о, пестрота,
сохраню ли я вас,
просыпаясь?
Но сквозь пальцы, как пыль, просыпаясь,
остается в руках
пустота.

Увлеченный похожестью глаз
на любви и надежды
светила,
я хотел, чтобы в них наконец
ты тревогу мою
приютила…

Мнимый свет!
И во лжи этих глаз
я блуждаю, как нищий, по свету…
О, вкушая, вкусих
мало меду,
и се аз умираю, се аз!..

Жизнь моя,
ты прошла, ты прошла,
ты была не пуста, не пошла.

И сейчас еще ты,
точно след,
след ракетно светящихся лет.

Но сейчас ты не путь,
а пунктир
по дуге скоростного пути.

Самолет улетел,
но светла
в синеве меловая петля.

Но она расплылась и плывет…
Вот и все,
что оставил полет.

Ты надо мной (не смей!) не смейся,
если странных слов
несуразную смесь
я приношу тебе вместо
печенья «Смесь»
из слоеного теста.

Эти горстки печатного теста
высыпал я из себя,
как печальные крошки
из пустых бакалейных мешков.

Но не надо смешков
и даже усмешки.

Без особой спешки,
но скоро
я превращусь
в никому не нужный куст у забора
или в несколько букв
с оторванным паспортным фото,
и хотя неохота —
скоро я отлучусь
в тот район, где недавние жители
пребывают без чувств
и в метрических книгах записаны
«выбывшими».

Видишь ли,
настал наконец-то момент,
когда надо оставить взамен
нечто вроде меня.

Пусть, пружиной звеня,
эти буквы подцепит безмен
вопросительным знаком:
зачем?
Ни цены в них, ни веса…

Неизвестно —
зачем
это «нечто вроде меня».

Напилено досок,
наковано гвоздей,
наделано столов и полок,
нарыто грядок для семян,
ям для яблонь,
налажен на столе порядок,
накошено травы,
насажено цветов
и сорвано.
И выполото уйма сорного.

Обстругано карандашей семи цветов,
исписано тетрадей без числа,
исхожено полмира мостовых
вдвоем и в одиночестве,
а среди ночи встав,
истоптано паркета, половиц,
пропущено сквозь легкие мильоны кубометров
кислорода,
отведано вина и губ,
наобнято горячих плеч,
увидено такое диво,
как яркий крон восходов, умбра глины,
сажа неба, киноварь цветов,
парижская зелень, берлинская лазурь
и подмосковная сирень.

А сколько выслушано визга пил,
и воздыханья труб,
и сотрясения земли от бомб,
и всякого другого звука, оханья и эха,
и пенья — эх,
разлука ты, разлука!..

А сколько стерто подошв,
а сколько раз шел дождь,
а сколько скомкано снежков
и влеплено в тебя
великолепно,
и найдено на улице подков
(но это в детстве),
а сколько черных кошек перебежало путь,
с последствиями и без последствий,
а сколько было пожато разных рук,
и мягкость их и жесткость,
и пульсацию их жил
забыть моя ладонь не может!

Никто сказать не сможет,
что я не жил.

Я жив.
Живы ужи.
Южный жук свою воспевает жужжжизнь.
Счастливы молча ежи.

Жизнь,
а ты?
Любишь меня,
страшишься расстаться
с этим цветом волос,
с этим тембром голоса,
с этим типом лица?

Или ты что нашла,
туда и вошла
особо злая,
злая особа,
триста пятьдесят раз в году
тиранящая меня,
угрожая:
— Вот возьму и уйду,
другого найду.
Мало ли вас производят, рожая! —
Или ты вовсе не злая,
а просто не можешь на солнце
смотреть сквозь один и те же глаза,
как крепостная за прялкой
в два близоруких оконца.

Правда же,
однообразно
выходить только ночью во сне!

Кто же высидит в доме
во мне?
Поди удержись,
когда вокруг столько кроме —
ждут тебя, жизнь.

Быть на свете не обязательно.
В сущности, смерть —
возвращение в то,
чем я не был,
то есть ни во что:
ни в землю, ни в небо,
ни в травы, ни в грозы,
ни в березку,
ни в мебель из карельской березы.
Уж это мне переселение душ!