Семён Кирсанов - Поэтические поиски и произведения последних лет

Отец отстал.
Плывя, он стонет,
дышать устал…
Ваель, он тонет!

Благая весть —
спасенье есть!
От нас налево
видна галера.
Змеиным носом
несясь вперед,
полсотней весел
она гребет.
Плывем, попросим
нас взять на борт.

Ваель, опомнись,
нас ждет не помощь, —
гребут рабы,
а сверху люди,
чьи лица люты
и смотрят грозно,
пернатой бронзой
накрыты лбы.
В руках — трезубцы.
Для них мы цель.
Оставь безумство,
ныряй, Ваель!

Надувши плотно
свои полотна,
в морскую рябь,
свистя снастями,
под парусами
летит корабль.
На флаге белом
багряный крест.
Помчимся смело,
спасенье есть!

Ваель, заройся
в подъем волны.
Не крест, а кости
на нем видны.
Стоят матросы,
в мешочках косы,
они пьяны
и жаждут крови,
и наготове
их гарпуны.

Смотри, корабль
плывет двухтрубный, —
нам спустят трап,
посадят в шлюпы;
уже с кормы
заметны мы;
Инак, бесспорно,
они нас ждут,
трубой подзорной
вокруг ведут.
О, к пароходу!

Ваель, нырни!
Сейчас охоту
начнут они.
Ружьем двухствольным
ведут по волнам.
Плыви назад
от хищной травли!
…Но поздно — залп!

Я окровавлен,
прощай, тону…

Идет ко дну…
Куски свинца
волну вскопали,
летят, свистя,
в меня, в отца…

Ца-ца! Попали!

Он оттолкнулся от песка,
и на весле повисла тина.
Морская даль была пустынна
и рядом с берегом низка.

Он думал, медленно гребя,
что человек — звучит не гордо,
когда убийцы зверья морда
идет с обрезом на тебя.

Что значишь ты без трав и птиц
и без любви к пчеле жужжащей,
без журавлей над хвойной чащей,
без миловидных лисьих лиц?

Когда поймешь ты, наконец,
врубаясь в мертвые породы,
о, человек, венец природы,
что без природы твой венец?..

Уже и лодку отнесло
за горизонт; смешались мысли,
и руки сонные повисли,
весло сложивши на весло.

И далеко от берегов,
где волны дики и пустынны,
опять сверкнули эти спины
и треуголки плавников.

От побережья далеко
опять нашли его дельфины —
опять взмывали на трамплины
гимнасты в угольных трико.

А среди тварей скоростных
сидел гребец в открытой лодке,
в расстегнутой косоворотке.
Он, видно, не чужой для них.

Но если б чей-нибудь бинокль
на лодку дальнюю навелся, —
там только сложенные весла
и человек — он одинок…

Но это зрительный обман!
Нет, круг друзей его не бросил.
Он весел и плывет без весел
от Ланжерона на Лиман.

Они несут его ладью,
как свита, черными боками,
а удивленные бакланы
кричат, снижаясь на лету.

И словно звеньями родства
они с гребцом соединились —
так радовались, так резвились
чужие людям существа.

Он перегнулся за корму
и пересвисту их внимает.
Он эти звуки понимает?
Или так кажется ему?..

— Мы дельфины,
мы не люди,
мы не рыбы,
но понадобиться людям
мы могли бы.
Где проливы,
где коралловые рифы,
мы показывать дорогу
помогли бы.

Мы на праздниках
морские циркачи,
с вами будем
перебрасывать мячи;
наши сборные команды
отстоят
вашу честь
на торжествах Олимпиад.

Мы вас тройками
по морю понесем
каруселью
и гигантским колесом
и на спинах,
свои легкие раздув,
повезем
из Севастополя в Гурзуф,
и разведаем
неведомое дно,
где немало Атлантид
погребено.

Если ты нас понимаешь, —
поутру
поплывем-ка вместе
к Дону и Днепру,
и на дельтах
разливающихся рек —
к человечеству
верни нас,
человек!

И о людях
как о ближних говоря,
мы отправимся
в открытые моря,
будем рыла поворачивать
назад —
в вашу сторону,
откуда не грозят,
где нас ищет
не стрела,
не острога,
а поэта
человечная строка!

Тьупв, тьупв,
еромв, яатс!
(В путь, в путь
в море, стая!)

Йомрок аз
тхя и нухш.
(За кормой
яхт и шхун.)

Унеп титрев
тнив, тнив.
(Пену вертит
винт, винт.)

К людям, к людям —
мы их любим,
к ним, к ним!

Я ищу прозрачности,
а не призрачности,
я ищу признательности,
а не признанности.

Бессмертья нет —
и пусть!
На кой оно — «бессмертье»?
Короткий
жизни спуск
с задачей соразмерьте.

Призна́ем,
поумнев:
ветшает и железо!
Бесстрашье —
вот что мне
потребно до зареза.

Из всех известных чувств
сегодня,
ставши старше,
я главного хочу:
полнейшего
бесстрашья —

перед пустой доской
неведомого
завтра,
перед слепой тоской
внезапного
инфаркта;

перед тупым судьей,
который
лжи поверит,
и перед злой статьей
разносного,
и перед

фонтаном артогня,
громилою
с кастетом
и мчащим на меня
грузовиком
без света!

Встречать,
не задрожав,
как спуск аэроплана —
сниженье
тиража
и высадку из плана.

Пусть рык
подымут львы!
Пусть под ногами пропасть
(Но — в области
любви
я допускаю робость.)

Бессмертье —
мертвецам!
Им — медяки на веки.
Пусть прахом
без конца
блаженствуют вовеки.

О, жизнь,
светись, шути,
играй в граненых призмах,
забудь,
что на пути
возникнет некий призрак!

Кто сталкивался с ним
лицом к лицу,
тот знает:
бесстрашие
живым
бессмертье заменяет.

Недолговечна вечность.
Во имя человечности
мы молим: —
Не увечь нас,
недолговечность вечности!

Мы молим —
длиться дольше
мгновение блаженное.
О, стиль «нуова дольче»,
о, всплеск воображения!

Продлиться,
ах, продлиться! —
все жаждет, все хлопочет:
жучки,
медузы,
листья,
и человек,
и общество.

И статуи,
и мумии,
и завещаний вещность —
все просит,
молит,
думает:
как влезть вот в эту вечность?

Завидуем —
что выжило?
Шекспир! Его не видно ли!
А «вечность» —
неподвижна, —
ее мы сами выдумали.