Борис Кригер - О грусти этих дней кто, как не я, напишет...

Вёсны
Незаметно
Уходят в зенит.

Старый
И почти покорённый
Букварь

Старость
Насыщает солёным
И сыплется в гарь…

Светится высь ли звездою в окне Super Nova?

Касаются клавиши пальцев,
Они избегают звучанья,
Расстеленные по небрежно
Взбелённой тропинке молчанья,
Издёрганные от незнанья,
Какая последует нота.

У каждого идиота
Есть малая доля искания
Такого иного страданья,
Что, кажется, неизбежно
Вселенная не без рыданья
Встречает такого страдальца…

Есть давняя мысль о сути,
Гонимая мышкой экрана,
Что кликнуть её невозможно:
То поздно, а то слишком рано.
Но кажется свежею рана,
И кажется истиной поиск,

И кажется искренней совесть,
Почти как позывы иканья,
Почти как урчание крана.
Но следует быть осторожным.
Не всё, что считается странным,
Является залпом орудий.

Не всё, что мы мыслим неверным,
Является сказанным словом,
И даже не всё, что мы мыслим,
Есть то, что искало бы крова.
И суть непонятная снова
Манит и мигает, как символ.

И лишь размышляя за сим, вол
Влачит, как простая корова,
Телегу с волхвами второго
Пришествия, светится высь ли
Звездою в окне Super Nova,
Так верно заснятая первым?

* * *

Ревниво наблюдая
За каждым пересмешком,
За каждой невозможной
Наклонностью над полом,
Бредут мои колени
По краешку поспешно,
И ночью внутрикожной
Ползут мои подолы.

Я развлекал немногих
Своим существованьем,
Своими непростыми
И скучными речами.
Сначала я родился
По паспорту евреем,
Потом так и остался,
Как кто–то, англичанин.

А что? Бывает хуже.
Хотя по измеренью
Ни верха нет, ни низа.
Я отмечаю верно
Движение карниза,
Лишь только понимая,
Что сила притяженья
Есть массовая блажность
И новшество паденья.

* * *

Мы говорили долго,
Оттеняя приливы вкуса,
Смысла, знаков, силы
Былинных ипостасей
И невежеств.
Мы поминали Бога,
Акварели и винный уксус
И делили с ними
Свои напасти
И дела всё те же.

И длились ночи,
Сочленялись сутки,
Крошились годы,
Сыпались разлуки,
И нам не очень
Уж казалось жутким
Читать народы,
Как чужие руки.

И отражая их,
Как суеверие,
Как простоту
Варяжеского слова,
Мы пили дни,
Как голые деревья
Пьют пустоту,
Не требуя покрова.

* * *

Мои стихи не нравятся поэтам!
Поэты много ль ведают в стихах?
Они, как слабенькие сигареты,
Крошатся пеплом на твоих устах…

Мои стихи не нравятся прохожим.
Прохожим вечно надо проходить.
Они бурчат под нос одно и то же
И, как всегда, всё на один мотив.

Мои стихи не нравятся калекам,
Они калечат больше, чем табак.
Коль хочешь быть здоровым человеком,
Мои стихи нельзя читать никак.

Тебе одной пусть служат мои музы,
Пусть невпопад, тем лучше, тем верней,
Мы род людской избавим от обузы
И сохраним здоровие людей.

Мои стихи не нравятся поэтам!
Мне, может, стоит поменять язык?
И поменять вселенную при этом,
Хоть, впрочем, к этой я уже привык.

* * *

Илюше Динесу — поэту средневековья посвящается…

На серой кожице удобного зверья
(Я, разумеется, имел в виду пергамент)
По–детски крупные выводят письмена
Средневековые потресканные гаммы.

Я жил по замкам и в каминах жёг стволы,
Я проводил субботний вечер с менестрелем,
А по ночам гнул манускриптные углы,
Закладки делая, чтоб почитать в постели.

Из бестиариев *я комнатных зверьков
Всё разводил, кормя их сеном, то и дело
Единорогов прятал на ночь под полог,
Чтобы случайно им на рог не села

Обильным задом грузная зима,
Когда в снегах костры, а дома скверно,
Когда к обедне уж свеча нужна,
Да и к заутрене нужна, наверно.

В драконов верить я не стал, увы,
Хотя они снижали урожаи,
Волхвов не жёг я на коcтрах, волхвы
Меня за это очень уважали.

Ты приезжай ко мне на Рождество
И не смотри, что далеко, попробуй.
Мы будем мясо есть и пить вино —
Когда ещё нам ублажать утробу!

И не смотри на глупый календарь,
Я знаю, что прошло веков уж восемь.
Уж лучше Рождество встречать, как встарь,
Чем провожать теперешнюю осень…

* * *

Любовь, это точно, —
Большая загадка…
Какие бы вам
Ни встречались миры,
То там, а то сям,
В силу миропорядка,
Растут своестрочья
Любовной поры…

И не в размноженьи,
Поверьте же, дело,
И не в целованьи
Да кой в чём ещё…
А дело в сложеньи
Немого напева,
В самом напеваньи
И в мысли: «Прощён…»

* * *

Как вы не слышали?
Как не позволили
Молоточкам по струнам в рояле
Стучать, летая?
Летя, набрасываться
На изветвлённый
Карниз небес…

Как вы не знаете,
Куда заброшены
Мы с вами,
Аисты и атеисты?
И очень простенькие
Из нас не скисли
Лишь потому, что
Процесс скисленья
Ведь тоже требует
Какой–то вес…

* * *

Искомую науку возвращений
Я изучал по старым витражам…
По непрочтённым всхлипам за спиною.
Я возвращаюсь, позванный тобою,
Как возвращаются в забытый храм
Немые тени ласковых прощений.

И напоследок горько устыдясь
Тому, что ты звала меня, и снова
Я должен был карабкаться наверх,
Где нет циклонов, значит, нет помех
Для провожанья, праздника и слова,
Которое есть Бог, коль в нем вместясь,

Могла застыть озябшая бесслезность
Тугих созвездий, смотрящих кино
Из непростых простительных сюжетов,
Но ты звала, любя меня за это,
Что я не прожил вспять, как колесо,
Едва сорвавшись, держится за бездну…

* * *

Избавьте Соломона–многожёнца
От истовой истомы пустяка.
Мир — очень неустойчивое донце
Весьма непроходного тупика.

Мир — очень не застенчивое действо
Всего, что управляется извне.
Оставьте чародеям чародейство
Отдушиной в проветренном окне.

А может быть, на сумеречной воле
Забав ища и даже горячась,
Ту «Лунную сонату», как Бетховен,
Я отстучу рукой по кирпичам.

* * *

Если только писать
По прозрачному снегу,
По серебряной вышке
Бездланного неба,
По зачищенной ране
Дождевого вулкана —
По омытой в фонтане
Статуе великана…