Олег Юрьев - Стихи и хоры последнего времени

Ускакал я в огонь на зеленом жуке,
Обнуздавши рогатое рыло…
Я забыл темноту – на каком языке,
Говорите, она говорила?

Я был твоим ночным песком
И шел по стеклышку пешком
В песок земной.
А ты не уходи за мной
По блеску надлóмленных игл
В сухое море тьм, в глухое небо мгл,
Сквозь корневищ осклизлых промежутки
Шутить со смертью шутки.

я был твоим нощным песком
бегущим пó небу пешком
(скребущим окна что подстыли
свечением двойным) – в пустые
коры коробочки лежать —
да и куда же еще бежать
в том небе – спящем?

одно там золото ночей
горит горé как бы огнь ничей
там птицы дохлые на сворках
там звезды в раздвоённых свертках
и я и я – нощной песок
во мгле этих стёкол и досóк
по склонам тех стекóл и дóсок
трухою соря из папиросок
горящей – бегу

а ты не спи моя душа
я швыдко пробегу шурша
простым песком в двойном окне
и ты забудешь обо мне

что-то сделалось с глубиной
с тёмно вздыхающей голубизной
между холмами —
вечер склубляется лубяной
ветер сглубляется ледяной
и месяц поблескивает стальной
в подгрудном кармане

и резать он будет и будет он бить
а все равно тебе любить
сколько хватит
жидкого сердца плоской луны
вздымленной крови едкой слюны
пока глаза твои солоны
и ветр на одном коньке катит

Где воду белую прядут
И вьивым ивам подают,
Туда плохие не придут
И серебра не подольют.

Прядясь, прядись, вода, вода!
А ива сивая, присядь!
Но нет, плохие никогда
Не будут серебром писать

По золотому серебру
Среди прозрачных, вьивых зал,
Когда я, милый твой, умру ,
Как ангел Аронзон сказал.

И этот просквожённый лес,
Как много лет назад в Сосновке,
И этот лоск, и этот блеск,
И мертвый снег на остановке,

И этот всхлип, и этот взрыд,
И враны, что стоят строями,
И неба склон, что взбит и взрыт
Плечистых елей остриями,

Все это так, и все не так,
И так оно уже не будет…
И смертный снег в ночных кустах
Меня скрипеньем не разбудит.

сколько бы к дому ни плыли
ближе не делался дом
стлались железные пыли
над антарктическим льдом

слались тревожные радио
и зависали в ночи
над океаном индейским
будто бы смерти лучи

сколько мы к дому ни плыли
дальше все делался дом
красными крыльями крыли
желтое море как дым

сплавленной крови корица
стлалась в железных морях
сами взорвали «Корейца»
нами затоплен «Варяг»

братское небо обратная твердь
утлые волны как облые горны
эй господин пошевеливай смерть
парус потягивай чорный

я угодил из гудящих афин
с круглого театра избитых ступеней
в братское поле где филин и финн
дрогнут в сугробах взаимных сопений

и убежал по заржавой лыжне
к снулым русалкам на братское море
и надо мной выдыхали в огне
горние горны последнее горе

за морской и за тверской
за елисейскими полями
ворон едет воровской
на раздымленной д-на паяльне

тьма засияла за старой
белой ночью, спелой водой —
где-то за нарвской заставой
парень идет молодой

далека ты путь-дорога
а проедешься за миг
дорогá ты недотрога
но мы дотронемся за них

постой пароход не плещите колеса
улыбнитесь капитан капитан
за сохатым китом да за скатом-скотом
перестаньте ходить по пятам

далеко на севере
растет велия рыба изольда
но ее вы не сеяли
не вам собирать ее сó льда

постой пароход не плещитесь колеса
не дымися не дымися труба

раз пятнадцать он тонул
но никто его по-дружески не пнул
ведь все равно уже дело труба

утро туманно пурпурен закат —
белый брокат сопряженный с зарею
ночка тесна – и звезды́ не запхать
в белую тень над горящей горою

ты не зови меня жено на брег
чаячьи тени качающей невки
жук из одессы бакинский абрек
хохлик блатной и закобзанный грек

там разъезжают от девки до девки
тьмы батальоны из стали
вышли на бéрег из зон
тучи над городом встали
в воздухе смерть и озон

Чернеет сад. Белеет мéртвый фавн.
Луна висит позолочённым блюдом.
В людской рыдает Чацкий-Митрофан,
Испепелéн софийным блудом.

Ах, маменька, твой дитятко не люб
Змее приблудной, суке подколодной,
Ее и Скалодум, и Старозуб
Дурманят мудростью холодной!

Не знают люди – трубку раскурить?..
Накапать в ложку валерьян котейкин?..
…О Боже мой, что будут говорить
В Собрании Цыфиркин и Кутейкин?!

Боже, как наша Россия грустна!
Боже, как наша Украйна скушна!
Боже, как наша Европа стыдна —
Белая мышь из яйца Велиарова.

Спи, городничий, – живем однова!
Плачь, Земляничий, – полна ендова!
Ну ж, посеки себя, душка-вдова,
Душу спасешь от пытания ярого!

Боже, как ваша Россия грустна!
Боже, как ваша Украйна смешна!
Боже, как ваша Европа грешна,
Сытая дымом из ада Овидова!

За Хлестаковым, за ложным Христом,
Блудным хлыщом, голощеким хлыстом,
Жирным прыщом на заду холостом
При́дет Мессия из дома Давидова!

Тому известию лучинкою мерцать
В избе курной под слово злое:
Засыпан и́звестию пламенный Моцáрт,
Как ты и я, в последнем слое —

Чума, чума… Везде одна чума,
От чорной Вены до одесского Привоза,
Но мы-то не сошли с ума,
Не правда ли, о Донна Роза?