Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Везде, где сербская отыщется душа,
Я нахожу приют, взволнованно дыша
Священным воздухом своей отчизны.

Мои колосья на пустынном взгорье,
Мой черный хлеб, политый нашей кровью.
Кто сбережет тебя своей любовью
От птиц голодных? Горе мое, горе!

Дни жатвы близки. Созревают зерна.
Как над родным селеньем солнце жгуче!
Но наплывают на душу мне тучи,
Жжет молния ее, как пламень горна.

Серпом блестящим колос будет ранен,
Сноп за снопом, как золото, заблещут,
Но снова сердце мукой затрепещет:
Опять страдай, терпи опять, крестьянин!

Твой рабский труд и все твои страданья
На пиршествах поглотят богатеи,
Тебе лишь крохи со стола злодеи
Швырнут, как псу. О, стыд! О, поруганье!

Что пользы плакать? Ваша боль, поверьте,
Не тронет потонувших в изобилье.
Крестьянин, ты лишь прах, лишь горстка пыли,
Тяни ярмо, тяни до самой смерти!

Мои колосья на пустынном взгорье,
Мой черный хлеб, политый нашей кровью,
Кто сбережет тебя своей любовью
От птиц голодных? Горе мое, горе!

О молодость, молодость!
Говорят, ты исчезнешь, как тают миражи,
но мне ли проститься с тобою!
Возле сердца поставлю на страже
радость мою и страдание.
Тайный сад закляну ворожбою,
обсажу его хмелем и соснами,
опояшу рекой голубою,
окружу луговинами росными,
а по самому дальнему кругу
околдую морозами грозными
и завью над сугробами вьюгу.

О молодость, ты ли покинешь подругу!
Кто станет безудержней плакать от счастья,
кто будет от счастья, как я, молчалив!
О молодость, молодость!
В чьем сердце твои бескорыстные страсти
горят словно солнце, как в сердце моем?
Кто верен, как я, упоительной власти
грехов беспорочных, не каясь ни в чем?
О молодость, молодость!
Говорят, ты навеки уносишь с собою
и радость свою, и страдание.
Но мне ли расстаться с моею судьбою!
Возле сердца поставлю на страже
единственную любовь.
О молодость, молодость!
Для тебя насаждаю весну, для тебя же
будет сад мой дышать и цветами и травами.
Задержу я и солнце, и звезды, и зори,
что румянцем горят в ожидании дня…
Ты сама не захочешь путями лукавыми
разминуться со мною, уйти от меня.

Снег тихо до самого вечера падал,
как яблони цвет.
О, я улетела б с такою отрадой
сквозь дали пространства и лет;
куда-то меж снежными лепестками,
как легкий летит мотылек,
кого-то утешить такими словами,
какие другим невдомек.

И в сумерках снег так же медленно падал,
усталый, пустой.
Мне встретить кого-то
такая отрада…
Ни тени в долине пустой!
И ночью весь мир, словно в белых тенетах,
снежинки ложатся у ног.
Как больно следить беспрерывный полет их,
когда человек одинок.

Я время по часам не отмечаю,
по ходу солнца не считаю срока,
заря встает — когда его встречаю,
и снова ночь, когда он вновь далеко.

И смех не мера счастья. Не хочу я
знать, чье сильней и тягостней томленье.
Есть счастье в грусти: вместе с ним молчу я,
и слышно двух сердец одно биенье.

И мне не жаль ветвей моих весенних,
что будут смыты жизни водопадом.
Пусть молодость уходит легкой тенью:
он, зачарованный, со мною рядом!

Спи, сынок, до зорьки недалеко.
Надо мне управиться до срока.
Век бы я над зыбкою сидела,
да ведь веток наломать мне надо,
скоро солнышко взойдет высоко,
до рассвета не приделать дела…
Спи, сыночек, спи, моя отрада.

Спи, сыночек, спи, моя отрада.
В роще веток наломать мне надо,
развести огонь, месить лепешки,
перемыть корчаги, миски, плошки…
Зорька разгорается в окошке,
всходит солнце за оградой сада.

Спи, сыночек, спи, моя отрада,
Спи-усни, мой мальчик яснолицый.
Уж мычат в подклети два теленка,
будто плачут жалобно и тонко,
ждут, чтоб я им принесла водицы,
напоила их и накормила…
Спи, мой ясноглазый, спи, мой милый!

Спи, сынок. С тобой бы я сидела
целый день с восхода до заката,
да заждутся на лугах ягнята,
надо к ночи их загнать в закуты,
п о д вечер доить овечек надо,
посидеть спокойно нет минуты…
Спи, сыночек, спи, моя отрада.

Когда я на горной вершине стою
и вижу сплетенье скалистых хребтов,
лабиринт зеленых оврагов,
быстрых рек серебристые воды,
и заповедный сумрак дубрав,
и шелковистое море трав,
и стайки домов, что надели красные шапки
и вокруг кудрявых садов ведут хороводы;

когда я слушаю утренний лес,
голос птицы, потерявшей рассудок от счастья,
и мальчишеский крик ручья,
и шепот листвы, согретый дыханием лета,
слушаю юный, распахнутый настежь,
трепетный мир
в колыхании тени и света, —

я начинаю себя понимать.
В этой книге, на этих страницах,
записано то, во что мне верить,
что мне делать, о чем мечтать,
чему новой песней излиться.
Здесь, на ладони родной земли,
предначертано все заранее —
моя любовь и думы мои,
беды мои и страдания.

Издревле распевали песни мои
маленькие боги родного края.
Все стихи мои наизусть
знают бессчетные духи, веселый лесной народ.
Во всем, что я делала, о чем писала,
душа моей отчизны живет.

Сады источают дух сливы сладчайший,
недавно вино забродило в подвале,
пал желтенький листик в зеленую чашу
пруда. Значит, летние дни миновали.

Священник молитву читает,
но пчелы жужжат слышнее,
и стук молотилки сильнее,
и голос его — заглушают.