Анатолий Бергер - Подсудимые песни

Коль в строке бессмертье есть.

Только жаль мне слёз твоих

И невыносимой боли

От разлучной той недоли,

От того, что жребий лих.

1970 г.

То украинскую мову,

То прибалтов слышу речь, —

Тайную ищу основу,

Смысл пытаюсь подстеречь,

Слов не ведая, внимаю,

Лишь догадкой вслед бегу

(Как бы музыка немая,

Что постигнуть не могу).

Но гляжу на эти лица,

Ярых рук ловлю разлёт,

В складке губ судьба таится

И прищур рассказ ведёт.

От осколка шрам на шее

И в глазнице голой — тьма:

Эту речь я разумею,

Здесь творила жизнь сама.

День за днём сильнее чую

Суть её, крутой исток —

Азбуку её лихую

Нынче знаю назубок…

1970 г.

В умывальной враз на бетон

Тяжко рухнул и умер он —

В сырость, грязь, окурки, плевки,

Ржавой лампы ржавая дрожь

Мрачно замершие зрачки

Осветила — страх, невтерпёж…

Как бы в них отразились вдруг

Дестилетья — за годом год

Те ж заборы, вышки вокруг,

Лай собачий ночь напролёт.

То в столовку с ложкой в руке,

То обратно шагал в барак,

И дымил махрой в уголке —

Что ни день — вот так, только так.

О свободе грезил сквозь сон,

Да подсчитывал, знай, годки —

В умывальной враз на бетон

Тяжко рухнул — в сырость, в плевки.

Лгали сны — пропал ни за грош,

Кончить срок в земле суждено,

Ржавой лампы ржавая дрожь,

В неподвижных зрачках темно.

1971 г.

Завздыхалось, загрустилось,

Видно, в сердце что сместилось,

Видно, в сердце что смешалось,

Оттого и завздыхалось;

Ахи, охи, тяжки вздохи,

Дней да строк минувших крохи,

Были строки — стали вздохи,

Были дни, а нынче — сроки;

Злая память не оставит,

И замучит и ославит.

1971 г.

Не расплескать бы лагерную кружку,

Передавая другу по несчастью,

Пока на вышке нас берут на мушку,

Собачий клык готов порвать на части.

Дымится чай, или, верней, заварка;

До воли далеко, проверка скоро,

И лагерные звёзды светят ярко,

Обламываясь о зубцы забора.

1989 г.

Осень тёмная. Утро ночное.

Ярый ветер и дрожь фонарей.

Злые сны обернулись судьбою —

Что отчаянней их и верней!

Затеряться бы, спрятаться снова

В этих снах, с головой в них пропасть,

Чтоб ни слова из них, ни полслова

Не сбылось. Никакая напасть.

1970 г.

Чудится, чудится,

Чудится сквозь сон —

Сбудется, сбудется

Питерский перрон.

Дрожь семафора,

Отстуки колёс,

Скоро уж, скоро,

Хватило бы слёз…

Припоминай, припоминай,

Покуда память в душу бьёт,

Пока хватает через край

И дни и ночи напролёт.

Припоминай заборы те,

Надрывный тот собачий лай,

Прожекторов дрожь в темноте

Припоминай, припоминай!

И вдалеке родных тоску,

Вечерний одинокий чай,

Их писем грустную строку

Припоминай, припоминай…

Припоминай друзей, друзей,

На очных ставках невзначай

Тот взгляд — всей болью, мукой всей

Припоминай, припоминай!

И вновь припоминай свистки,

И нары и баланды пай,

И те допросные листки

Припоминай, припоминай!

Припоминай. Пусть память зла,

И страшен пусть вороний грай,

Покуда жизнь вся не прошла —

Припоминай, припоминай!

1975 г.

Везите меня этапом опять,

Везите меня в прошедшее, вспять,

Туда, где менты да вышки,

Где ржаво проволока дрожит,

Как будто и ею срок пережит

Взаправду, непонаслышке.

Где лай собачий всю ночь, как нож

Исполосует рвано и сплошь,

Где по баракам трое

Топочут, слепя в лицо фонарём,

А мы спросонья на них орём:

«Оставьте вы нас в покое!»

Где сто проверок и шмонов враз,

Насквозь всё видит надзорный глаз,

Столовка пахнет кирзухой,

Недели длятся, как месяца,

Разлуке нету, нету конца,

И сердце к надеждам глухо.

Ему не до скудных житейских свар

Среди заборов и грязных нар,

Ему не до жалкой спеси,

Ему бы добраться до тех вершин,

Где вечно сияет Господь один,

Ему бы взмыть в поднебесье!

1978 г.

В тот первый час, в тот первый день

Металась улиц дребедень

И чудилось мне не на шутку,

Что снится вновь знакомый сон,

А вьявь — забор со всех сторон

И скоро прокричат побудку.

И не могу понять с тех пор —

То впрямь собор или забор?

То всадник ли, гремящий славой,

Иль тёмной вышки страх ночной?

То дрожь трамвая над Невой

Иль злая дрожь колючки ржавой?

1975 г.

Уже давно свой отбыл срок,

Тюрьма и ссылка миновали,

А сон лишь ступит на порог,

И всё опять как бы вначале.

Взгляд следователя колюч

И тени на стене изломны,

В железо двери тяжко ключ

Опять вгрызается огромный.

Железно всё — и унитаз,

И две скрипучие кровати,

Окна в решётке мутный глаз,

Цвет неба хмурый, как проклятье.

Звучал железом приговор,

И по этапной той железке

Во снах и еду всё с тех пор

Под стук колёс и посвист резкий.

1986 г.

Снова лагерный сон меня жжёт,

Мент на вышке меня стережёт,

И отчаянье душу корёжит,

Дни идут, месяца и года,

Не окончится срок никогда,

Этот лагерь меня уничтожит.

И проверка-то длится здесь век,

До чего же им страшен побег,

Хорошо хоть сегодня без шмона,

И в рабочую зону пора,

Хорошо, что уже не вчера,

Что для хода времён нет закона.

И не знаю, за что я попал —

Снова кто-то донос накропал,

Как троюродный Гошка Гуревич,

Или «Память» засела в Кремле

И нацизм на российской земле,

Новый правит страной Пуришкевич?

Всё равно — той же проволки ржавь,

Боже мой, это сон или явь?

Всё так чётко, ясней не бывает.

Ну а ежели всё-таки сон,

Почему не кончается он

И безжалостно так убивает?

1986 г.

И снится вновь квадрат решётки,

Вновь следователь за столом,

Суд долгий, приговор короткий,

Судьбы кровавый перелом.

Который раз на осень глядя,

И перепутав явь и сны,

Одно прошу я, Бога ради,

У бедственной моей страны:

Ни воздаяния за годы

Пропащие, ни мести злу,

А чтобы первый луч свободы

Прорезал вековую мглу.

Но чтоб взаправду это было,

Не как сейчас — от сих до сих,

И встал бы над моей могилой