Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

В материнской груди
Молоко иссякает в срок,
Установленный природой.
А Родине — предписано быть
Вечной кормилицей.
Почему же
Наша Родина-мать
Кровавым бинтом перетянула грудь
И стряхнула с подола нас,
Как хлебные крошки?
Мои братья и сестры,
Падая в черную бездну,
Горестно вопрошали —
За что их так рано отняли от груди?
Мы были беспомощнее котят.
В ладони зажат подорожник…

И уже не одна луна над нами…
Где твой цветок чертополоха, Турманаули?
Почему ты его не оставил в дверях,
Как обычно,
Когда приходил,—
Чтобы я поняла: ты стоял у порога
С цветком чертополоха в руке
И стучал,
Не веря, что меня нет дома…

А луна над нами уже не одна…
Но нас почему-то не двое.
Луна не подкрадется,
Не прорисует наши тени
На Воронцовском мосту,
Обмакнув свой луч в акварель Куры…
Две тени когда-то держались за руки,
А теперь вторая — пропала…

Эй, Страсбургская луна, —
А может, ты и не луна вовсе?
Видишь вот этого человека? —
Ты ему не луна!
Не луна, раз даже на пару строчек
Не вдохновила!
Эй, Страсбургская луна, —
Ты самозванка!

Его настоящая луна
Заглядывает то в пшавское село,
То в Тбилиси,
И обратно, в Пшави…
Ноги ее по колено
Исцарапаны чертополохом.
Его настоящая луна
Скучает, и ждет, и верит,
Что увидит его
Снова.

Мы с детства
Любили играть в «жизнь-смерть».
С детства любили
Играть землей.
Земля всегда давалась нам щедро,
Ее всегда было вдоволь,
Тем более
Для такой игры, как «жизнь-смерть».
И мертвых птичек была уйма.
Они поголовно погибали,
Вплоть до одной складывали крылья.
Взгляну — и дрожь пробирает.
Повсюду маленькие холмики,
Птичьи могилки…
Эта игра в смерть…
А как играли в жизнь? —
Процеживали пресытившуюся смертью землю
(Выкидывали камушки и скелетики),
Месили тесто,
В детских ладошках лепили
И оставляли подрумяниваться
На солнцепеке…
…Я несла домой свои руки,
Чистые, измазанные землей,
И клала их в подол
Божьей Матери.
И Божья матерь стригла мне ногти.
И эти ногти, запачканные тестом земли,
Разлетались вокруг, похожие на полумесяцы.
И тогда я была наследницей Царства Небесного.
…О эти руки, с доверием протянутые
И замершие
У острых кончиков твоих ножниц!..
…Первой убрала левую,
А потом даже и на правой
Научилась сама стричь себе ногти.
Убрала обе руки
С твоего подола, мама…
И удалилась…

Скажи, что шептало тебе
Про мою нетерпеливость
Тогда твое мудрое сердце?
Сжималось тревожно? —
«К чему торопиться, доченька?
Настанет день,
Когда сама сумеешь
Стричь ногти себе
На обеих руках.
Но никогда никому
Так доверчиво
Их не протянешь».
…………………………
Вот и рассказ, Матерь Божья,
Наросший на стержень,
Окрашенный золотисто-печальной водой,
Для меня и для моих двух сестер.

«Меня гнетет грядущего мерцанье…»
Боль в мутных генах выбивает дробь.
О, Меделайн, молю, останься в склепе,
О, Меделайн, не покидай свой гроб.
Моя душа на глыбах распласталась,
Накрыл ее сырого мха бугор.
Ах, Меделайн, так плоть моя печальна,
Как стершийся и выцветший фарфор.
И через край глаза полны безумьем…
Кошмары пляшут, скачут во всю прыть…
До смерти, неизменно, непрерывно,
Неистребимо вьется жизни нить.
О, в свой кровавый завернувшись саван,
Придет, со стоном дверь толкнет она…
Пусть только в срок развернутся болота,
Пусть только в срок обрушится луна…
«Меня гнетет грядущего мерцанье…»

Я не ряжу стихи в роскошные одежды,
Пусть ходят в шелухе, что ветерок взметнул.
Сапфирами я им не услаждаю вежды,
Вина вот водянистого плеснул.
Включу им мультики, да с песенкой бандюги.
В жару хотят они в обнимку жить с ручьём,
А в дождь, как зонтики, захлопнутся в испуге —
Зачем напасти притворяться богачом?
Стихов творение вердиктов всех превыше,
Из тайников души на свет их приведу,
Иль, как факир, из уха выну связкой крышек;
Замучит голод — я в стихах кокос найду…
Или бывает стих — откормленная девка,
И неча жалиться, и горя нет, забот.
Бывает стих — вглядишься в строки — однодневка!
Стих-поводырь бывает, к дому приведёт.
Шнурую строки, если развезёт подпруги,
Порою роз венком анапест прибежит.
Я понесу его на холмик, в дар супруге,
Что Царству Вечности теперь принадлежит.
Полёт орла в стихах своих я различаю.
Есть также строки, укрощённые деньгой,
И это — жизнь, от вас я правды не скрываю.
А строки есть — на струны просятся порой.
Есть строки — словно псы цепные в будках, лают.
На вкусы все стихами полнится ларец.
Но этот стих — порыв души — я увенчаю,
Как митрою главу свою святой отец.

В темноте одиночества кат-потолок
Вспрыгнет на плечи, песнь баритоном выводит,
Стены зенки повылупят: «Чем занемог?
Что так мечется он, что по комнате бродит?»
А когда оголится пространство окна,
В отдаленье рояль сеет ноты сквозь сито.
Плач камней… Это — Моцарт. И, пьян без вина,
Я восторгами полнюсь — Mirabilis vita.

Обезумеет море, одежды сорвёт,
Горы жаждут созвездия слопать, как гроздья,
Цепь небес Прометея-беднягу скуёт,
Так приди и утешь его, гость или гостья…
Лес опутан ветрами, как Лаокоон,
Отнят мяч у луны (финт Пеле знаменитый
В исполнении облака)… Всё — в унисон,
Я восторгами полнюсь — Mirabilis vita.

Небо лезвием молнии вены взорвёт,
И надгробья всплывут, по лазури качаясь.
Я съезжаю с катушек — ведь мёртвый народ
Покидает гробы, в летунов превращаясь.
Прочь, зарницы! От ужаса треснула плоть!
Не сорвитесь, и скал не разбейте гранита!
Чиж-звезда на плече зачирикал.
Господь,
Я восторгами полнюсь — Mirabilis vita.

А порою себя и могильной плитой
Представляю — и как волокут меня, воя;
То ли сам я тащусь… Хватит, время, постой!
Не жужжи, стать хочу я рассветной росою…
Слепоглухонемою медузою стать,
Чтоб червям не достаться, как жертва гамбита.
О, довольно гробам в поднебесье летать!
Я восторгами полнюсь — Mirabilis vita.

Людям утренних часов не хватает,
«До полудня бы продлить их», — мечтают,
Чтоб успеть купить детям молочишко,
И на службу не припоздниться слишком.
Чтоб не прозевать свои электрички,
Прибыть вовремя к чертям на кулички,
«Утро, утро, ну продлись, хоть немного!», —
Шлют посланья всемогущему Богу.