Евгений Клячкин - Песни

Здрасте, Марина! Вот время нашел — звоню.
Предлагаю одновременно выйти
на нашу общую авеню
(впрочем, учтя, как она шустрит, —
это все же скорее стрит).

Я надеюсь, меня простил
бы поэт, придумавший этот стиль.
Тем более — так уж Господь положил —
стрит — та самая, где он жил.

И в русской поэзии один, между прочим,
разглядел — даром что сам еврей —
под вывеской какой-то случайной молочной
коричневые, представьте, крылышки дверей.

И не только — он много чего вмещал
в разглядыванье дерева или там лица.
Жаль — избыток юмора помешал
разглядеть все именно здесь и до конца.

А впрочем, над Сеной, Гудзоном и Темзой
он занят все тем же.
А мы, разглядывая его стихи,
сами себе отпускаем грехи,
ибо, плотно усевшись в лужу,
видим, что, в общем, других не хуже.

Просто он говорил, что мокрое — мочит,
а мы принимаем это, как и ждут от нас, — молча.
Сами видите — такой разговор
требует выхода на оперативный простор.

Белая, как сон, во сне моем бежит дорога.
И светла она, и от нее земле светло.
Только иногда во сне догадкой сердце дрогнет —
это ж снегом черную дорогу замело.

Все белее сон — ни пятнышка кругом, ни тени,
хоть сначала жизнь пиши, а вот и край листа.
Так с чего ж начнем, на белые упав колени,
белою рукой по белым проведя вискам.

Сон такой, что можно краску выбирать любую
и любого цвета вычертить себе судьбу.
Оглянусь на все, чем жил, и вдоволь налюбуюсь,
руку с кистью наугад макнув куда-нибудь.

Легкие штрихи один с одним ложатся рядом:
вот мой дом, семья, а вот они — мои друзья.
Вот страна, вобравшая и боль мою, и радость.
И, конечно, тот, стоящий сбоку, — это я.

Как подробен сон и как он скуп на перемены —
ни лица, ни точки лишней здесь не посадить.
Прожитая жизнь — она одна и непременна.
А судьба — как раз и есть все то, что позади.

Южный ветер налетел, дыша теплом и гнилью,
и растаял сон, и обнажил дорогу снег.
Цвет руки, одежды цвет — такие, как и были.
Только цвет волос таким остался, как во сне.

Я к тебе под одеялом прижмусь,
то ли радость это мне, то ли грусть,
я застывшею дотронусь ногой до тебя,
а ты горяч, как огонь.

Только что ты все спиной да спиной,
будто в самом деле мне неродной.
А будильник все по кругу бежит
и круги метает, будто ножи.

Ах, да это я смеюсь — не сердись!
Я усну, а ты мне ночью приснись.
Ты все спишь… Ну, значит, все обошлось.
А со мной — так это просто нашло.

Несет Земля у пояса и гордо, и легко
подвешенные к полюсу пласты материков.
Ворча-фырча вулканами, журча-плеща волной,
бренча меридианами, плывут передо мной
пустыни африканские
и горы Гиндукуш,
огни американские —
манок для слабых душ.

И так все соразмерено, что держит, например,
цепочку в две Америки страна СССР.
Меридианы струнами под тяжестью звенят,
но вся игрушка кружится на пальце у меня.
Ресницы тронет влагою
полоска облаков.
Какая все же слабая,
ни сверху, ни с боков
ничем не защищенная
от стали и огня
жемчужинка зеленая —
планета у меня.

Живою драгоценностью на бархате из тьмы.
А кто в кого там целится? Да братцы, это ж мы!
Единое соцветие народов и сердец,
но нимб тысячелетия — наш атомный венец.
Сгорит ли все во пламени
или взойдут сады —
мое в тебе, твое во мне
спасенье от беды.
Кручу брелок на пальчике —
воистину Земля!
Куда она покатится,
туда же с ней и я.

И так поверить хочется — поверить и принять:
куда она покатится
хоть капельку, хоть чуточку, хотя бы на минуточку
зависит от меня.

Вы извините эти вольности —
я не могу на «ты», как прежде.
«Ты» — боль моя, а «Вы» — уходите.
Но это «Вы» — почти надежда.

Не «ты», а «Вы» — и все покажется
опять бегущим от начала.
«Вы» — значит, все, что было, скажется
умней и лучше, чем сказалось.

Тот день, так и не ставший вечером,
и миг, несущий эти строки…
Вы упоительно забывчивы,
очаровательно жестоки!

Перемежая солнце тенями,
Вы так легко меняли маски —
оранжерейное растение
из сочиненной Вами сказки.

И снег, и пыль — все мимо падало,
но вот, холодное, коснулось…
Ах, Вам ли думать и разгадывать —
Вы просто жалобно свернулись.

О век несытого количества,
когда излишества не в моде!
Вы — безусловное излишество,
Вы — как цветок на огороде.

Из России едут русские,
вдоль дорожки вьется пыль.
Раздвигай-ка двери узкие,
государство Израиль.
Мы — те самые, которые
«нате, здрасте — вот вам я!».
И «пятерка» по истории.
Одним словом — алия [13] Алия — в буквальном переводе «восхождение, возвращение в Израиль», в обиходе — сообщность всех эмигрирующих в Израиль (иврит) . .

Из России едут русские —
как иначе может быть?!
А вопрос — так он и тут стоит:
как нам — пить или не пить?
Я еврей по папе с мамою —
русским стать я был готов.
Не суди меня, страна моя, —
дай отмыться от плевков.

Из России едут русские —
кто поесть, а кто — забыть,
но у всех одно напутствие —
вспомни, кем ты можешь быть.
Есть толчок — придет движение,
и не надо, чтоб скорей…
Из России, с унижения
начинается Еврей.

Быть бы Христу забытым —
мало ли их, пророков,
бледных от нетерпенья,
что-то кричали нам!
А подойдя к корыту —
главному из уроков, —
чавкали с наслажденьем,
глядя по сторонам.

Может быть — не корыто:
знай же поди, откуда
тот ручеек берется,
тот вытекает миг.
Быть бы Христу забытым,
если бы не Иуда —
верный его апостол,
лучший его ученик.