Евгений Клячкин - Песни

До чего же интересно —
как ни плюнь, все парадоксы.
И всему-то здесь есть место,
даже место, чтобы сдохнуть.

Путь закончен, как не начат,
а куплетик остается:
покупается, мой мальчик,
только тот, кто продается.

Отовсюду я уже приехал,
все билеты я давно купил,
летних песен отзвучало эхо,
синий воздух за окном остыл.

Новое покуда неизвестно,
старое неловко повторять.
И возлюбленную, если честно,
уж пора любовницей назвать.

Наступает время перемерить
прежние понятья и слова,
и совсем иначе слово «верность»
предъявляет новые права.

Разве же любовница вернее,
чем судьбою данная жена,
если смеет ждать и верить смеет
столько долгих лет в тебя она.

Время вдруг явилось как хозяин,
отодвинув прочее рукой.
Я же с изумленьем постигаю,
что не знал понятия «покой».

Слово «ожиданье» повернулось
самым неожиданным концом.
И от пониманья улыбнулась
мне Фортуна мраморным лицом.

А мир в окошке бесшумно дрогнул
и, нарастая, сползает вниз,
и дом напротив надвинул окна —
сейчас карнизом о карниз.
И дом мой охнет, и щебенка —
струей сквозь щели в потолке…
Скорей, скорее! Спасать ребенка!..
Ну что же будет? и что успеть?!

Деревья клонятся на панели,
комочек к горлу подкатил, —
не надо плакать — я все успею! —
я просто зеркало подхватил.
И я поставил мир на место,
веревку туже завязав…
Спокойно спите, отцы семейства, —
я все придумал. И не сказал,

что дело было совсем иначе —
разбилось зеркало пополам.
Но это, в общем, так мало значит, —
висит другое на радость нам.
В нем отражается дом напротив —
он вертикален, как все дома.
А мир надежен, устойчив, прочен…
Мир на веревке — и вся игра.

Распахнуты люки,
и ветер в лицо.
Привычные руки
находят кольцо
(вот в том-то и дело —
находят кольцо).

Толчок — и расцвел
над тобой парашют.
На поле толпа —
репортеры снуют
(вот в том-то и смысл —
репортеры снуют).

Потом — как в романе
с удачным концом:
лицо на экране,
на шее — кольцо
(вот в том-то и дело —
на шее кольцо).

И вдруг ты решился
ремни отстегнуть,
и дверцу откинуть,
и просто шагнуть
(вот в том-то и смысл,
чтобы просто шагнуть).

По-новому ветер
чеканит лицо,
а руки по-старому
ищут кольцо
(вот в том-то и дело —
все ищут кольцо).

Вот волосы твои… вот шея… ноги…
Нет, я не буду!.. Кончим этот цирк!
Еще немного — ну совсем немного —
немного — надо, чтобы я отвык…

Отвыкну я… Отвыкнешь ты… Так будет.
И песенка — старинная как мир,
все про одно, все про одно… О люди!..
Я скучен — потому тебе не мил.

А как немилый может быть нескучным?..
Вот круг замкнулся… Правда, я умен?..
И оттого — скучнее вдвое… Но разучим,
разучим оба несколько имен,

два-три названья: «милый», «дорогая»…
и будем беспрестанно повторять:
«Ты — дорогая, нет, ты не другая»,
и «милый» — я, когда — немилый я.

Давай поверим, что слова… поверим,
что все слова… поверим, что не лгут…
Давай запомним звук соседней двери.
Давай запомним волосы на лбу…

Давай запомним. Нам ведь есть что помнить…
Тягучие движения твои…
И песенки поет какой-то комик,
и говорит, что это — о любви…

Слова, слова… Как много говорю я.
Тебе — зачем? Себе — подавно зря…
За первой правдой — вечно ждем вторую…
И за окном — поддельная заря.

Чуть пригашенные ресницами,
били синие, били стрелы.
Солнце вспыхнуло между лицами,
не сгорая оно горело.
Губы плавились охладелые,
и, как в старом, старом предании, —
моя девочка, моя девочка,
как Ромео, я жду лобзания.
Моя девочка, моя девочка,
моя девочка…

Словно гром прокатился по небу,
пробежали по телу пальцы,
губы поняли, руки поняли,
унося это знанье дальше.
И томило оно, и медлило,
раскрывая себя навстречу, —
моя девушка, моя девушка,
добрый день тебе, добрый вечер.
Моя девушка, моя девушка,
моя девушка.

Нет покоя, кроме желанного
на единственной, в локте согнутой.
пахнет клевером, пахнет яблоком
это тело и эта комната.
И сияющие и вечные —
две звезды надо мною добрых.
Моя женщина, моя женщина,
мне удобно, мне так удобно!..
Моя женщина, моя женщина,
моя женщина!

Белый ствол березы,
белый снег качаясь,
белый лист бумаги
падал —
на сырые листья,
на затихший город,
на ковер зеленый —
на пол.

В длинном поле ветер,
ветер ветку носит,
носит и, наверно,
сломит.
В маленьком конверте
уверяет, просит,
ничего, видать, не
помнит.

Обойми руками
зябкую осину, —
что она тебе
нашепчет:
«Виноваты сами —
сами напросились».
Но от этого
не легче.

Белый ствол березы,
белый снег качаясь,
белый лист бумаги
падал —
на сырые листья,
на затихший город,
на ковер зеленый —
на пол.

Ветер
гонит стаи листьев по небу,
нагие ветви подняты,
как руки у тебя.
Светел
золотой листок у ног твоих,
зато трава груба.
Даришь
мне букетик одуванчиков и говоришь:
«Храни его,
иначе я умру».
Как же
донесу домой подарок твой
я на таком ветру?!