Евгений Клячкин - Песни

День плюс день —
«два» пишем, а в уме «четыре».
Всех друзей
года куда-то закатили,
нет людей —
фигурки плоские, как в тире, —
метр на два,
а в глубину — как на песке слова,
и контур тает на глазах,
слеза
его смывает, может статься,
и уже не достучаться.

День, ты где,
когда все абсолютно ясно,
день надежд,
и нет причин, чтобы бояться.
День людей,
день гордости за наше братство,
день страны,
единственной, которой мы нужны,
день флагов бело-голубых,
любых
на голубом бездонном небе,
день, не помнящий о хлебе.

День,
ты где?

Дыханье зала — ровный гул;
блестит под парусом залив.
Какой бы ни служить красе,
каким бы ни сверкать талантом, —
мы будем все равно в кругу:
в орбите спутника Земли,
или в кругу своих друзей,
иль в круге от настольной лампы.

С трудом припоминаем мы
далекой юности заряд —
казалось, он неукротим,
а вышло — был неукрощенным.
И вот в преддверии зимы
встает спокойная заря —
хотим мы или не хотим, —
но по иным уже законам.

И наступает перелом,
и пелена спадает с глаз.
Уводит время за порог,
так хорошо знакомый людям.
Оно нас не уберегло:
увы! окончен первый класс.
Мы переходим во второй,
и в нем нет места для иллюзий.

Хотелось раздавать долги,
но катится за годом год.
Хотелось самых крупных дел —
да мало ли чего хотелось!
Но к центру сходятся круги,
все уже круг твоих забот.
Мы понимаем свой предел,
и значит — наступила Зрелость.

Мне говорят: Ну что ты здесь торчишь?
Все, что чего-то ст оит, — все уехало,
пока, как вольный бард хрипел насмешливо,
открыты Вена, Лондон и Париж,

пока вверху не прокатился гром,
пока лишь закипает раздражение,
и слабый ветер дует в отдалении,
пока зависло над листом перо…

И в самом деле — чем не шутит черт!
Представится — и сразу же поверится:
неоновые буквы над Америкой
и над Землей торжественный аккорд.

И вот уж диск мой золотом горит.
В какой-нибудь банановой республике
мы всей семьею греемся на пузике
и созерцаем местный колорит.

И вспомнится, как давний тяжкий бред,
та очередь в окошко за зарплатою —
рубли и трешки падали заплатами
на ветхий продырявленный бюджет.

И это было небом. А земля?
Какие соки нас поили силою?
Что выпрямляло ветви над Россиею
и заставляло думать: все не зря?

Какие-то, ей-богу, пустяки!
Глаза, воздетые с тоской и верою,
сплетенные с натянутыми нервами,
как две спасенья ждущие руки.

Да в чавкающей жиже — ряд камней.
И эти два — за низкою оградою,
что днем и ночью на сердце мне падают,
повернутые надписью ко мне.

И холод над холодною Невой,
и взгляд на шпиль уколом отзывается —
о, как это, скажите, называется?!
Мне врут, что я чужой, а я здесь — свой!

Мне говорят: Ну что ты здесь торчишь? —
Зачем мне Вена, Лондон и Париж…

Черняв и напорист,
предчувствуя скорость
и бросив кудрявый еврейский дымок,
буксир обдал сажей
ленивую баржу
и в узкое русло ее поволок…

Закончится вскоре
пора аллегорий:
в руках полицая — всамделишный кнут.
А мы тут серьезной
не видим угрозы
(как будто с кого-то другого начнут!).

Но вот уже близко
и ватник, и миска,
и кто-то «шьет дело» любому из нас.
Вы крикнете: «Братцы!
Пора разобраться!..»
Но крикнете поздно, а надо — сейчас.

Ведь нашу Россию
с гербами косыми
на этом же самом, на горьком пути
до полного сходства —
всеобщего скотства —
однажды уже удалось довести.

И все начиналось,
как самая малость,
потом затыкались горластые рты,
потом — те, кто тише,
потом — кто, как мыши,
пока до стерильной дошли чистоты.

Не будем, как дети:
«Теперь — невозможно». —
Возможно! — покуда все спины в дугу…
И трусость, и подлость —
всегда осторожны:
в них плюнешь — утрутся. И вновь — ни гугу.

Не доверяю туманным касаниям танго —
взгляды, движенья и руки, скользящие вниз.
Вальс ясноглазый, тебя одного нам и надо!
Руку, любовь, и не думай, что это каприз.

Твоя рука в моей руке —
как островок в большой реке,
и, набегая без следа,
его баюкает вода.
И этот путь, ах, этот путь,
где ни взлететь, ни утонуть,
и только купол голубой
и над тобой, и под тобой… —

Звуки, качаясь, спускаются к нам ниоткуда,
может, дома, а быть может — сам воздух поет.
Вальс, только ты оставляешь надежду на чудо —
танец забвенья, единственный танец-полет.

И можно, если пожелать,
в ладонях землю подержать
и осторожно, и легко,
не задевая облаков.
И вот, послушна и кругла,
она в ладонь тебе легла,
и мы глядим, едва дыша,
на золотистый теплый шар.
И этот мир — как этот вальс,
где все зависит лишь от нас,
и нежный шарик голубой,
и все, что есть у нас с тобой.
И все, что есть у нас с тобой.

Для любящих мужей
и для любимых жен
хоть иногда, но надо
не находиться рядом —
хотя бы раз в сезон.