Константин Бальмонт - Константин Бальмонт и поэзия французского языка/Konstantin Balmont et la poésie de langue française [билингва ru-fr]

Мелькают, мигают — и снова их нет.
И снова забрезжил блуждающий свет.

Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.

В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.

И тиной запахло. И сырость ползет.
Трясина заманит, сожжет, засосет.

«Кого? Для чего? — камыши говорят, —
Зачем огоньки между нами горят?»

Но месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет все ниже свой лик.

И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно шуршат камыши.

Sur l'eau marécageuse où leurs tiges s'envasent,
Faiblement, tristement, la nuit, les roseaux jasent.

Qu'ont-ils à murmurer? Que disent-ils entre eux?
Et pourquoi brillent çà et là ces vagues feux?

L'un s'allume et s'éteint; l'obscurité s'augmente.
Mais bientôt on voit sourdre une lueur errante.

Dans la nuit, les roseaux ont des tressaillements,
En se sentant frôlés par les nœuds des serpents.

Une face de mort sur le marais s'incline:
C'est toi qui luis désolément, lune opaline!

Une senteur de mort du sol fangeux s'exhale;
Car tout autour le marais pompe, suce, avale.

Qui va là? Qu'est cela? disent les roseaux fous.
Pourquoi ces mille éclairs qui glissent parmi nous?

Mais peu à peu la lune au bord du ciel avance,
Et, ne le sachant pas, elle passe en silence.

Et poussant un soupir, le cœur brisé de maux,
Tristement, faiblement, murmurent les roseaux.

На дне морском подводные растенья
Распространяют бледные листы,
И тянутся, растут как привиденья,
В безмолвии угрюмой темноты.

Их тяготит покой уединенья,
Их манит мир безвестной высоты,
Им хочется любви, лучей, волненья,
Им снятся ароматные цветы.

Но нет пути в страну борьбы и света,
Молчит кругом холодная вода.
Акулы проплывают иногда.

Ни проблеска, ни звука, ни привета,
И сверху посылает зыбь морей
Лишь трупы и обломки кораблей.

Au tréfond de la mer les plantes sous-marines
Étendent leur feuillage pâle,
Et elles s'allongent, et croissent comme des fantômes,
Dans les silences de la morne ténèbre.

Elles sont lasses du repos de la solitude,
Le monde de la hauteur inconnue les attire,
Elles veulent l'amour, les rayons, la tempête,
Elles rêvent de fleurs qui seraient parfumées!..

Mais il n'est pas de voie vers le pays de lutte et de lumière.
Et autour d'elles l'eau froide se tait.
Et les requins de temps à autre passant, les outrepassent…

Pas un trait de lumière, pas un son, rien d'amène…
Et d'en haut, l'ondulation des mers envoie
Des cadavres seulement, et des épaves de navires…

Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,
Как последний вздох души.

Это плачет лебедь умирающий,
Он с своим прошедшим говорит,
А на небе вечер догорающий
И горит и не горит.

Отчего так грустны эти жалобы?
Отчего так бьется эта грудь?
В этот миг душа его желала бы
Невозвратное вернуть.

Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,
Все, на что надеялась любовь,
Проскользнуло быстрым сновидением,
Никогда не вспыхнет вновь.

Все, на чем печать непоправимого,
Белый лебедь в этой песне слил,
Точно он у озера родимого
О прощении молил.

И когда блеснули звезды дальние,
И когда туман вставал в глуши,
Лебедь пел все тише, все печальнее,
И шептались камыши.

Не живой он пел, а умирающий,
Оттого он пел в предсмертный час,
Что пред смертью, вечной, примиряющей,
Видел правду в первый раз.

Le lac dort. Tout se tait. L'eau miroitante rêve.
Seul, parmi des roseaux près d'une anse gisant,
Un chant mélancolique avec lenteur s'élève
Comme d'un cœur agonisant.

C'est un cygne mourant qui se lamente et pleure.
Et l'on dirait qu'il parle à son passé, tout bas.
Et dans le ciel, le soir, qu'un rayon pâle effleure,
Brûle et ne se consume pas.

Mais d'où vient que le chant si tristement s'exhale?
D'où vient qu'un tel émoi fait palpiter ce sein? —
Son âme en lui, son âme, à cette heure fatale
S'efforce de revivre, en vain.

Et tout, les jours vécus, leur passion, leur grâce,
Tous les clairs firmaments promis à son amour,
Comme une vision trop prompte et qui s'efface,
S'est évanoui sans retour.

Tout ce qui dort d'irréparable au fond des âges
Il semble que le Cygne en son chant l'ait versé;
Comme s'il implorait, près des natals rivages,
Le pardon pour tout le passé.

Et lorsque s'étoila le pur ciel d'améthyste;
Lorsqu'un léger brouillard vint flotter sur les eaux,
Le blanc Cygne chanta, plus discret et plus triste…
Et l'on entendit les roseaux.

Toi seule, il t'a chantée, ô mort! non point la vie.
Et mourant, il sentit se ranimer sa voix,
Pour avoir entrevu dans ta paix infinie
Le Vrai pour la première fois.

Из-под северного неба я ушел на светлый Юг,
Где звучнее поцелуи, где пышней цветущий луг.
Я хотел забыть о смерти, я хотел убить печаль,
И умчался беззаботно в неизведанную даль.

Отчего же здесь на Юге мне мерещится метель,
Снятся снежные сугробы, тусклый месяц, сосны, ель?
Отчего же здесь на Юге, где широк мечты полет,
Мне так хочется увидеть воды, убранные в лед?

Да, не понял я, не понял, что с тоскливою душой
Не должны мы вдаль стремиться, в край волшебный и чужой!
Да, не понял я, не понял, что родимая печаль
Лучше, выше и волшебней, чем чужбины ширь и даль!

Полным слез, туманным взором я вокруг себя гляжу,
С обольстительного Юга вновь на Север ухожу.
И как узник, полюбивший долголетний мрак тюрьмы,
Я от Солнца удаляюсь, возвращаясь в царство тьмы.

Quittant le ciel du nord, j'allais au midi clair,
Où l'amour est ardent, les champs sont toujours verts.
Je voulais oublier la mort et la tristesse,
Admirer la nature heureuse, enchanteresse.

Mais à peine arrivé dans le midi lointain,
Je me mets à rêver а la neige, aux sapins.
Au pays, où le rêve a plus d'élan, d'audace,
J'aimerais tant revoir l'eau couverte de glace.

Ah! je n'ai pas prévu que le cœur tourmenté
Ne pourrait se calmer au sud clair, enchanté,
Et que de son pays il aimât les tristesses
Plus que d'autres pays la gaieté, la richesse.

Et comme un prisonnier, qui finit par aimer
Le cachot ténébreux, qui le tient enfermé,
J'aime bien le nord froid! Les yeux remplis de larmes,
J'y retourne en quittant le midi, plein de charme!

Между льдов затерты, спят в тиши морей
Остовы немые мертвых кораблей.
Ветер быстролетный, тронув паруса,
Прочь спешит в испуге, мчится в небеса.
Мчится — и не смеет бить дыханьем твердь,
Всюду видя только — бледность, холод, смерть.
Точно саркофаги, глыбистые льды
Длинною толпою встали из воды.
Белый снег ложится, вьется над волной,
Воздух заполняя мертвой белизной.
Вьются хлопья, вьются, точно стаи птиц.
Царству белой смерти нет нигде границ.
Что ж вы здесь искали, выброски зыбей,
Остовы немые мертвых кораблей?

Pris en remuements dans les glaces, dans l'accalmie des mers dorment
Les squelettes muets des navires morts.
Le vent à vol rapide qui toucha leurs voiles
Et, en effroi, s'est enfui! bondit aux cieux —
Bondit! et n'ose pas de son haleine battre la terre,
Pour n'avoir vu partout que la pâleur, le gel, et la mort!…
Comme des sarcophages, les glaces à blocs lents
En une longue multitude surgirent des eaux.
La neige blanche se couche et tourbillonne au-dessus de la vague,
Et emplit l'air d'une candeur mortelle.
Le royaume de la Mort blanche n'a, nulle part, de limites…
— Et, qu'êtes-vous venus chercher ici, ô Rejetés des vagues?
Squelettes muets des navires morts!