Вячеслав Ладогин - Спички

Мой слушатель за униженье
Почёл сей «пушкинский» совет,
На карандаш сел, и в сраженье
Пришпорил карандаш поэт,
Чтоб Людам ясно и Светланам,
Кто тут является Русланом,
А бородатый Черномор
Вообще не лез за музу в спор.
Услышав сказку о пластинке,
Фальшивых не желая благ,
Решил гордец: «Разденусь наг,
Пусть птица-вечность в поединке
Расправу с немощным и голым
Вершит когтями на лету,
Даю добро на наготу,
На стыд, на смерть, чтоб стать глаголом,
Озябший, обнажённый муж
Берёт бумагу, чертит душ.

«Оставь», – кричу, – «Твой проклят век,
Вы с детства слушали пластинку…
Ответь мне честно, человек,
Поэт, что нет, не под сурдинку
Всю жизнь ты прожил, что стихами
Твоими правят лёд и пламя,
Что есть в них осень, что видна
Зима в них, лето и весна,
Что в них звезда тебя касалась,
А не являлася во сне,
В звезде, в звезде признайся мне,
Что жизнь была, а не казалась,
Признайся мне… что не винил
Тебя сыграл и сочинил!

Молчит он. Чертит душ. Чудесно!
Так рисовать не снилось мне
(Я не кокетничаю, честно)!
…Что россыпь капель на стене,
Где матовый приклеен кафель,
Узор которого от капель
Как будто виден сквозь туман,
Что длинный никелевый кран,
Что серебристая воронка
Воды, вертлявая, как джаз —
Не оторвёшь от ванной глаз!
А звук! – где глухо, где-то звонко
Вода встречается с водой,
С эмалью, плёнкой и стеной.

Кричу ему: «С печатью красной
Диск вижу! – с золотой фольгой…
Кто сможет сбросить голос страстный
Пластинки? Не предстать нагой?
Никто. Взгляд зеркала весёлый
Свидетель, что король-то голый,
Что нет порядка звучных слов
Без эха записи Битлов,
Всё – эхо. Эхо! Звук без чувства,
Как неприятно быть в рабах
Винила, вязкого в зубах!
Пластмасса, разве ж ты – искусство?
Ты – демон, лермонтовский враг.
Иглою смерч ползёт в овраг.

А он своё: «Как бронза в нишу
Античная, я встану в душ,
Пройдут века, я не услышу,
Застывший, обнажённый муж,
Я стану торс в ином разрезе,
Чем все фонтаны на Боргезе,
Я – жалкий старец, душ – мой храм,
Я в страхе закрываю срам
Руками, ибо вечность-птица
Спешит похитить плоть мою.
Я, полумёртвый галл, стою,
А время незаметно длится».
Так мысля, «полумёртвый галл»
Халат долой, и в ванну встал.

А сам любуется собою,
Своим наброском душевой,
Скульптурной позой, пусть смешною,
Фавн должен быть почти смешной…
Зато: «В империи ты, друже», —
Он прошептал зеркальной луже,
Висевшей в ванной на стене,
Застыв, как мрамор, в тишине.
Настал забвенья час приятный,
И он продлится навсегда:
«Будь вечной, ванная вода,
И гель для душа ароматный!
Живи, чертёж прекрасный мой!
Журчи, вода! Мочало, мой»!

А я ему кричу: «Кружится
Диск чёрный!.. песенки поёт,
И под иглой бороздка мчится,
И свет из-под пластинки бьёт.
Свеченьем из-под щели пьяны,
Туда ныряют тараканы,
Чтоб не вернуться никогда.
То входят души в никуда,
Чтоб никогда не возвратиться.
Пока ещё не доползла
До круга с золотом игла,
То голос длится, голос длится,
Но золочёный красный круг
К нам приближается, мил друг!

Когда щелчок звучит холодный —
Пусть гол как мрамор ты, поэт,
Меняют руки голос модный,
И Хлестаковым ты одет.
Ты фраку фалды расправляешь,
Зал блеском туфель умиляешь,
Присел, вот-вот живой глагол…
Щелчок иглы… пророк наш гол.
Не сахар – стать слугой пластинки,
Под звук, как в сказках петь-плясать,
Свой, что ли, шлягер записать —
Спасёт он брюки и ботинки!
В грудь – спрятать диск ритмичный свой,
Сквозь сердце – выскочить иглой…

А он мне: «Врёшь ты, как обычно!
Смотри – в моих стихах объём!
Вода шумит, старик отлично
(Движение возникло в нём)
Прикрылся в страхе… нынче ж в бронзу
Отлить! Отдать дождям и солнцу»…
– «Глянь, кафель треснул посреди
Твоей бумаги». – «Не нуди»!
…Раздалось странное шуршанье,
Диск чёрный вылез из стены,
Крошащий плитку белизны
Невест… диск застил изваянье.
Пластинка. Красный круг златой.
Маккартни нежный. Леннон злой.

А с двух боков разверстой щели
В чертёж вошёл незваный свет.
Диск завертелся. Там запели.
Отпрянул от листа поэт.
«Хей Джуд», – в лицо ему звучало.
Пустое зеркало торчало
Блестящей льдиной на стене.
«Хей Джуд», – гремело в тишине.
Вода журчит… но нет скульптуры.
Диск запотел, но мчит игла,
Как в сердце красная стрела.
Гитара. Гром клавиатуры.
Щелчок. Концовка. Тишина.
«Не вышло бронзы, старина», —

Изрек я, – «Шлягер. Повторенья
Сплошные в пении твоём.
Смерть щёлкнет. Смолкнешь. Все каменья
Окажутся цветным стеклом
Из детскосадовского клада.
И ни одна твоя рулада
Не станет песней, пережив
Твой личный диск, твой личный миф.
Миф о себе, таком особом,
Спеши, ничтожество, создать!
Крути свой шлягер! Вспоминать
Фанаты станут диск за гробом,
Сквозь миф, сквозь скуку мёртвый рот
Романс надтреснутый споёт.

Как много вас, не слыша ветра,
Шоссейных шин, случайных слов,
Живёт под звук пластинки бедной
Из повторяющихся снов!
За речью тщательной и дошлой
Стоит простейший шлягер пошлый.
И глупый звук не победить:
Не без одежды же ходить?!
Звучи же! Слушатели рады:
Ведь как поэзия проста,
Раз вылетает изо рта
Всё та же пошлость сквозь рулады,
Сонаты… Чем точней оне,
Тем шум иглы страшней на дне».

И вдруг посереди тирады
В одежде Пушкина – моей,
Шлёп, отвалились бакенбарды,
Боюсь, то был непрочный клей.
Краснею голыми щеками…
Ай! Зацепил парик с кудрями,
И он туда же! Стыд какой,
Что я не Пушкин никакой!
Так смотрит на меня приятель,
Что кажется, сейчас бы съел.
Спеша уйти, покуда цел,
От крика: «Как ты мне нагадил», —
Я хлопнул по плечу: «Ты… взгляд
Спрячь… это шутка. Юмор, брат».