Владимир Михановский - Дорога к Пушкину (сборник)

Едва наступает день –
Секретный сотрудник ночи,
Меня преследует тень –
Длиннее или короче.
Великодержавный Ной –
Отпора, надежда, вера –
Навис надо мной стеной,
Опутал меня шпаной,
Как нитями Гулливера.
Отнял у меня покой,
Как воду забрал у колодца,
Едва шевельну рукой –
Все где-то там отдается.
Вокруг границы замкнул,
Россия – моя темница.
В одно сливаются лица,
Бесстрастен мой караул.
Тропинки упрятал в дым,
Тягучий и повсеместный,
И стал я невыездным,
Как тот иудей безвестный.
Ни в Турцию, ни в Китай,
Ни даже нельзя в Варшаву.
Твердят мне: голубчик, знай,
Тебе только здесь по нраву!
Быть правым – напрасный труд.
С хомутом стерпелась выя.
Агенты землю грызут,
Ища улики любые.
Вскрывают письма мои,
Ища между строк крамолу,
Истаявши от любви,
Глаза опуская долу.
Вокруг стукачей полно,
А кто у них будет главным?!..
Ох, до чего мудрено
Пребыть на Руси державным!
Братва его – соловьи,
Любого заставят плакать,
Влезают в мысли мои,
Как черви в здоровую мякоть.
Такому-то соловью
Закрыть и не пробуй окон.
Он жизнь спеленал мою,
Как будто шелковый кокон.
Великодержавный Ной
Со мною вежлив отменно.
Он между мной и женой
Укладывается степенно.
Окрест не видать ни зги,
А на темноту и суда нет.
И снова лезет в мозги,
Потом и в желудок заглянет.
Мытарит меня без конца
И пытки разнообразит,
Потом в личине отца
Опять в переписку влазит.
То скроется в тень ветвей,
То выглянет, злой и злостный,
Он пьян от крови моей,
Хозяин мой венценосный.
И всю жизнь мою истемня,
Он шлет мне одни измены.
Пусть жизнь забросит меня
На остров Святой Елены!
Там тот, отрешен от дел,
Корону утратил скоро,
Там тот, кто миром владел, —
Один на цепи позора.
Он всем нам свободу нес,
Да вот не донес немного,
Теперь в конуре, как пес,
Сидит по милости бога.
Ослепший от метких ран,
Отчаянием обуян,
Согласен на океан,
Лишь был бы глубок и буен.

Он здесь бродил – и тень поэта,
Великий город, ты хранишь,
И ямбом пушкинским воспета
Ночей твоих прозрачных тишь,
Стихом его бессмертным полны
Невы медлительные волны,
Музеев мраморные нефы
И строгих площадей торцы.
Стройны, как пушкинские строфы,
Твои проспекты и дворцы.

Полотняный Завод, Полотняный Завод,
Возле дома господского речка течет,
Рядом флигель из дерева; Пушкин здесь жил,
Когда в этом имении часто гостил.
Стены комнат исписаны были стихами,
Словно из штукатурки вылазили сами,
А куда подевались – ответит лишь бог,
Если он переступит заветный порог.
Здесь 14 комнат – просторен, высок
Этот дом, что зовется еще флигелек.
Дивный сад, окаймлявший когда-то пруды,
Унесли колдуны от грядущей беды,
Утащили и старые липы, и плес,
Заодно и покой многодумных берез,
И беседку, где сиживал часто поэт,
Тоже честно хранившую пушкинский след.
Этот след разливался вокруг, словно свет.
Не осталось стихов – унесли их снега,
Замела ненасытная злая пурга,
Да замыли дожди, да чужая рука
Растащила, забросила за облака.

Три девицы, три лебедя здесь подросли
На чудесном клочке среднерусской земли.
Взял он младшую лебедь достойной красы
От туманов речных и цветочной росы!..
Полотняный Завод, Полотняный Завод,
Журавли в небесах – перелет, недолет.
Нет следов от завода – имение есть,
Про твою, Ксан Сергеич, высокую честь.
Позже ярмарки стали, огромный пустырь,
Водит гостя по следу весна-поводырь.
Вот подъезд со ступеньками и фонари,
Что пылали тогда от зари до зари.
Круглый зал здесь гостиный, где люстры висят.
Дед Натальи гостей был приветствовать рад.
Здесь сходились аллеи скрипучих берез
И шуршали листвой провозвестницы гроз.

Пушкин сделал добро остальным лебедям,
Взял обеих в столицу – навстречу судьбам,
И у каждой был свой независимый путь,
И весна, и надежды наполнили грудь.
…Теща водку пила, с кем попало жила,
Вот такие семейные были дела.
Полотняный Завод, Полотняный Завод,
Середина России, свободный полет.
По-над вьюгой, метелью, сиренью в цвету
Ты уходишь с поэтом своим в высоту.
Он коснулся тебя – обессмертил тебя,
Тайну тихих просторов твоих возлюбя.
Здесь мадонна косая его подросла,
И взяла в путь-дорогу и стройность весла,
И задумчивость плеса, и ропот реки,
И оленьи причуды – всему вопреки.
Да, здесь жили олени – пятнистая масть,
Извела их людей непреклонная власть.
Полотняный Завод, Полотняный Завод,
Над Россией широкой, над миром полет.
Это гений поэта твой облик вознес
Над разгулом несытых играющих гроз.

Начало века жалило слепнями,
Пыхтело жарко, добиваясь прав
Среди московских сумрачных забав.
Серебряным его именовали.
Но это много позже, а пока
Без имени течет времен река.
Двадцатый век изнемогал от жажды,
Цвет осени был неба голубей.
Пришел старик неведомый однажды
В московский Исторический музей.
– Купить одну вещицу предлагаю,
Молчит она, о многом говоря…
Закрытые часы. От Николая.
Они стояли на столе царя.
Две тысячи рублей, совсем немного.
Все золотое, вот и проба есть.
Я долго шел до вашего порога,
Чтоб эту вещь в музейный зал принесть.
Вот вензель царский сверху, честь по чести,
Надавишь кнопку – время отобьет.
– Голубчик, что ж так дорого? – А вот! –
Он поднял крышку, и под ней, в овале
Оценщик и помощник увидали
Портрет великолепный Натали
В мерцающей серебряной пыли.
– А как часы попали к вам? – Не зря:
Я – камердинер русского царя.
Когда он помер – я часы и взял,
Чтоб сей предмет семью не напрягал.
– Придите завтра – деньги соберем.
– Ну ладно, остановимся на том.
И старый камердинер распростился.
…Однако он назавтра не явился.

Судьба явила то ли милость,
То ли ехидство – не понять,
Но что поделать – так случилось,
Что рядышком – и сын, и мать.
И после смерти – много ближе,
Чем были в жизни – видит бог.
В Горах – не в Риме, не в Париже –
Их свел обыденный итог.

Дантес и Натали – влюбленных пара,
Свидетели – весь петербургский свет.
О силе их сжигающего жара
Она и он твердили – разве нет?
Она об этом мужу говорила,
Да и Дантес влюбленность не скрывал.
Но изменила ль Натали? Что было?
В ногах никто, конечно, не стоял.
Что ж, бесполезно спорить с целым светом,
Плодя при этом ворох небылиц.
Не лучше ль прямо поспрошать об этом
У них самих – у действующих лиц?
Итак, в сухом остатке, что же было?
Верна иль неверна была жена?
Наташа – «я верна была!» твердила,
Но есть еще другая сторона.
И где-то далеко от жизни невской,
Там, где ожил весной Булонский лес,
Двоих судьба столкнула: Соболевский,
Друг Пушкина, а рядом с ним – Дантес.
Весна Парижа в неуемной силе
Распространяла свой влекущий пыл.
Они о многом переговорили,
Языковой барьер их не делил.
– Забыть ту зиму, верно, вы не в силе,
Когда интригу сплел безумный бес.
Скажите, Жорж, с Наташею вы были?..
– Да, без сомненья, – отвечал Дантес.
…За рамки я не выхожу нисколько,
И только об одном, друзья, твержу:
Я не свидетель – летописец только,
И лишь слова и факты привожу.
Вот матерьял, друзья мои, для стресса.
Я рассказал, поверьте, все как есть.
Оставим все на совести Дантеса,
Но есть ли совесть у него и честь?