Владимир Михановский - Дорога к Пушкину (сборник)

Степью залп отразился,
Эхо выстрелов – чудо!
Лагерь весь спохватился:
Кто палит и откуда?
Эта радость без меры.
Пушкин видит уроки:
Знают все офицеры
Огненосные строки.
На слуху оставалось,
Что на ум западало.
В них и богу досталось,
И монарху немало.

Гостя враз окружили
С прогремевшею пушкой.
Офицеры решили
День отметить пирушкой.

Куда торопимся, куда
Уходит вешняя вода,
Уходят ранние года,
Уходят молодые грозы,
Уходит смех, уходят слезы.
Мир облетает, словно клен,
В ненастный месяц погружен.
Так думал он, бродя по саду
И пил с горчинкою усладу.
Спешим, а ведь возврата нет,
Уводит к горизонту след,
Не повернуть его обратно
И не убрать на солнце пятна.
Прощай, Одесса! Закатал
Меня далече принципал!
Кляня проклятое житье,
Приносит славных дел наследник
Неудовольствие свое
Княгине Вяземской в передник.

И пароконка заскрипела
И тронулась на всех парах,
И песню вечную запела
О пролетающих верстах.

Провинциальный Могилев,
Шар солнца тучен и багров.
Как следствие давнишней ссоры,
Скрипят натружено рессоры.
Чтобы на Псков продолжить путь,
На почту надо завернуть,
Отметить пунктик в подорожной –
И дальше в путь с тоской острожной.
На почте Пушкина узнали.
В изгибах солнечной пыли
Его подняли, понесли –
Он чуть не утонул в бокале!
Вскочивши на широкий стол,
Он стих сложившийся прочел:
« Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово «пей»
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей
А кружок бутылок тесен».
На почте, на возникшем вече
Поэта бросились качать,
И обнимать, и целовать, —
Сердечней не бывало встречи!
Князь Оболенский закричал:
– Друзья, придумаем финал!
В шампанском гостя искупаем,
Чтоб нашу выразить любовь
И чувства, что волнуют кровь, —
Ему понравятся, мы знаем!
– Отлично бы, да я спешу
От моря Черного подале,
Домой, в Михайловские дали,
И потому простить прошу!

Декабрь шумел ветрами
И сеялся снегами,
Вошел морозец в раж.
Он вздумал прокатиться
До Северной столицы,
Готов и экипаж.

Обрыдли в этой ссылке
И песни, и бутылки,
И легкий флирт в саду.
Шесть лет прошло – довольно!
Пускай наткнусь невольно
На радость ли, беду.

Помчались! Но зайчишка,
Хвативши страху лишка,
Им путь перебежал,
И уж совсем некстати
Духовный вышел батя –
Он в гости путь держал.

Был Пушкин суеверен,
Дурным приметам верен –
И он назад свернул.
К сугробам наметенным
И к печкам задымленным,
К сосне на-караул.

Да, он остался дома,
Где все ему знакомо,
Где женский нежен взор,
Где стонут половицы,
Где долгий вечер длится
Под нянин разговор.

И омут на Сенатской,
Вращающийся, хватский,
Его не затянул.
Он ничего не слышал,
Хоть за ворота вышел
И пушек дальний гул
Поэта обминул,
Поэта обманул.

Отец со страху напустил в штаны:
Дела повесы старшего темны,
Он волтерьянец и вероотступник,
А вместе – государственный преступник.
Он стал жандарма верная рука,
Агент охранки, соглядатай низкий,
Сам вызвался следить исподтишка
За благонравьем и за перепиской.
Сынок болтался в ссылке – а теперь
Повесой полным¸ разболтавшись вдвое,
В гнездо свое приехал родовое.
Войдя теперь в отеческую дверь,
Он сердце надорвал отцу, поверь!

Невыездной по воле демиурга.
Сто верст до Пскова, триста – Петербурга,
А до границы – хоть семь верст скачи…
Теперь сиди-ка сиднем на печи!
Или верхом, по страждущим полям,
Следя следы потравы здесь и там.
Идти к соседям? Но девчонки – дуры,
Хотя любезны сердцу и очам,
Cлужанки политеса и натуры
И жрицы страсти нежной по ночам.
Их маменька – хорошая хозяйка:
Варенье и наливки – все свое.
За дочерьми получше примечай-ка:
Ведут они свое житье-бытье.
Ей под полтинник – больше и не дашь.
Помещицы умеренной типаж.
Девичество – товарец хрупкий очень,
Хотя порой и неказист с лица.
Как уберечь его от червоточин
И от наскоков дерзкого певца,
От богом умудренного поэта,
Чья песня далеко еще не спета?
Не уберечь! Растает сердце девы,
Как воск от воспаленного огня,
Лишь глас пророка воззовет коня,
Пленят ее сердечные напевы.

Где ты, Елизавета Воронцова,
Цыганки, молдаванки – несть числа.
Но не умолкло царственное слово:
Слова поэта суть его дела.
А между тем отец – откуда прыть? –
Как бы иезуит новейшей школы,
Сам вызвался за первенцем следить,
Чтоб вырвать сына из цепей крамолы.
Печальные, мучительные дни,
Печальные, мучительные ночи.
Ужиться вместе им не стало мочи
И насмерть, вдрызг рассорились они.
Отец об этом на крыльце кричал
И бился, словно лодка о причал.
Истерика отвратна у мужчины,
Когда она и вовсе без причины.
И он вопил из всех свободных сил:
«Сын бить хотел меня, почти избил,
Он злобу на отце родном избыл!
Его терпеть я больше не хочу,
Его предать готов я палачу!
Останься с богом, недостойный сын,
Жить не хочу под крышею одной
Мой отпрыск недостойнейший, с тобой.
Позор моих заслуженных седин!»

Семейство – в Питер, Александр один
Остался с нянькой в доме опустелом
Растерянным птенцом осиротелым,
Покоев обветшалых господин.
Мышь в подполе соломкою шуршит,
Готовится во всю ударить вьюга.
Он путь свой предначертанный вершит,
Ждет в гости припозднившегося друга.
Ему всего лишь стукнул четвертной,
Он мечется в светелке опустелой.
И прорастают строки мыслью зрелой,
Дух юности оставив за чертой.
Чадит, дымится треснутый очаг,
Дурашливо кричит спросонья петел.
Не зря когда-то Иисус заметил:
Домашние – для человека враг.
Пусть не Сибирь, пускай не Соловки,
Михайловское – не подарок тоже.
Деревня, глушь, – до судорог, до дрожи,
Столичным развлеченьям вопреки.
Хоть здесь душою рос и постигал
И связь времен, и собственное время,
И сквозь времен седоголовый вал
Тащил познанья тягостное бремя.
И он пытался ношу облегчить,
А заодно – и собственную душу,
Шампанским – скуку смертную лечить,
Как морем – высыхающую сушу.

Судьба в родных пенатах нелегка,
Подобная судьбе Наполеона.
Теперь – под наблюдением дьячка,
Опять же добровольного шпиона.
Что на Святой Елене, что в сельце –
Не выберешься даже и до Пскова.
…Но видит мир себя в его лице
И ждет, и ловит золотое слово.
Он, как всегда, романтик и чудак,
И выпить не дурак, и волокнуться, —
Но в нем стихии грозные мятутся,
Истории самой неровный шаг.
Былинку чует он и грому внемлет,
Свободу ловит в громе баррикад.
Он мир огромный мысленно объемлет
И правду ценит выше всех наград.
Бастилию крушит с восставшим вместе,
Восходит с королем на эшафот.
Во всем – неукротимый воин чести,
Что мысль-соху за лошадью ведет.
На ярмарку спешит в цветной рубахе
И с посохом увесистым в руке,
Он дать готов свободу каждой птахе,
Которая запуталась в силке.
Он барщину готов сменить оброком,
Чтоб раб свою судьбу благословил;
Исполненный неизъяснимых сил
Он запросто сотрудничает с роком.
В нем спит и просыпается стихия,
Как летняя улетная гроза.
Нелепая мужицкая стихия
Глядится в абиссинские глаза.
И он не ведал жребия иного
И рвался к свету из последних сил.
Невзрачный парень – что же в нем такого,
Что целый божий мир заворожил?