Михаил Мазель - Эффект присутствия

Говорят, что я раб
(раб – свободы своей),
затерял скудный скарб
в чревах дальних морей…
Вновь ушёл напрямик
вдоль витрин и аллей…
Да… Смурной мой двойник —
оптимиста наглей.

Сколько было имён?
Разность встреч и потерь.
Тает скудный заём
от портье до портье.
Это всё оттого,
что двойник мой свистит:
убежав от торгов,
процедив «отпусти».

А отпустит едва ль.
Я ведь, правда, – не раб.
Опусти же вуаль,
чтоб не выполз мой краб.
Я сегодня уйду…
Я куда-то вернусь.
Белый лист, как редут.
Раз не раб, так не трусь.

Ну что же… перекур для некурящих.
Мороженое. Или крепкий чай.
Да улыбнётся всяк сюда входящий.
Да убоится бестолку скучать.

Для пребывающих в тоске – отдельный столик
с табличкой лаконичною «Тоска».
На нём не скатерть – вспаханное поле.
А ниже поля?.. Ясень пень – доска.

Для тех, кто преуспел в науке споренья —
дубовый крепкий стол… что бастион.
(С табличкой: «Изменяю ход истории».)
…Уже лет двадцать, как пустует он.

А между ними старенькие парты,
конторки, тумбочки и бочки. Чем не… СТОП!
Тут перекур! Для некурящих. Что?.. Не парьтесь.
Вас не попросят вышивать крестом.

Вы озадачены? Вам хочется трудиться?
Впервые… Вновь? Ну да… Вас ждёт успех.
Блаженен всякий одарённый дикцией
и избежавший бряцанья доспех.

* * *

Вновь проводив последнего клиента,
я зал окину взглядом знатока.
Да. В заведеньи не хватает суккулентов
и среди прочего, пожалуй, верстака.

Но кто это? За столиком пустующем…
В накидке… И когда он тут возник?
А вдруг… в игру опять пришёл вистующий.
А вдруг реальный. Настоящий. Не из книг.

Мне б обслужить. Спросить: «Какого чаю,
или мороженое?..» Ноги как вросли.
Средь сонма – мысль одну я различаю:
что мы до встречи с ним не доросли.

А он молчит. А он не шелохнётся.
И не понять: он шутит или нет.
И только желваками сердце бьётся.
Когда б носил – я б выронил лорнет.

Я был любимцем всех соседских пьяниц
за то, что слушал (просто) и… не пил.
Я видел упреждающий румянец,
но не отказывал и впрок сил не копил.
Да, слушал, подмечая что ни разу
за много лет не сбился ни один…
в своих исповедальных пересказах
реальных и придуманных картин.

Зимой, в ботинках с тонкою подошвой,
корил себя «гнилой интеллигент».
В сознаньи пьяниц – больше, чем хороший.
В своём – трусливости эквивалент,
кто дома объяснял, что задержался
с Ефимычем. Что славно во дворе.
Я помню мальчика. Он в окнах отражался.
– Я научусь быть с ними «поскорей».

Не кара и не дар – жизнь без надменности
к тому, кто слаб, навязчив. К тем, кто пал.
Так тошно объяснять всё повседневностью.
Так глупо сетовать, что зарастёт тропа.
Не научился. Мало силы воли?
Нехватка обладанья и ума?
Как ни крути – дороги станут полем.
Доверье оправдал? Всё кутерьма.

Без телескопа различаю в бездне
планету неизвестную другим.
Живут там без идиллии помпезной
утопшие в слезах своих богинь,
исчезнувшие тихо, незаметно…
(Ведь многие – так незаметно пьют).
Нет-нет, совсем не кара та планета.
Не дай вам бог найти на ней уют.

Непонятно, как этот поступок в словах обозначить.
По пословице не опустело достойное место?
Доктор 1 1 Посвящается мужу сестры моего дедушки – Осипу Борисовичу Шендельсу, заведующему туберкулезным санаторием в городе Курске, отказавшемуся бросить больных и погибшему, добиваясь от нацистских оккупантов человеческого отношения к больным. должен был стать музыкантом,
но вышло иначе.
Умер брат (медицинский студент).
Выбор сделан был «Presto».

В своём городе жители доктора очень любили.
И не только в его… говорили о нём с уваженьем.
Ум, гуманность, сердечность…
Признательность стоит усилий.
Сорок лет он служил. Что такого,
раз выбрал служенье.

Незадолго до смерти ему предложили уехать.
Разве мог он оставить больницу? Помилуйте, боги!
Доктор был из людей, каждый
день расставляющих вехи:
сорок лет в одной комнате могут назваться дорогой.

Так сложилось, что тело лежало бесхозным неделю.
Похоронен был доктор за городом тихо и скромно.
Стал последним пределом,
ушедшему ввысь на пределе
незаметный незнающим маленький
спрятанный холмик.

Он спешил на работу тем утром
не так, как обычно.
Всё кипело в душе старика.
Да могло ли иначе?!
Он узнал, что в больнице нарушен
порядок привычный…
Ход дальнейшего вряд ли был кем-то
заранее «проплачен».

Как же так! Главврача не пускают
в его же больницу.
Часовые смеялись.
Больные стонали в канаве.
– Кто тут старший? Кто старший! —
он знал, что «нарушил» границу.
Жизнь сорвалась с пружины щелчком,
подведя его к… Cлаве?..

– Что за шум!.. – Пациенты должны
возвратится в палаты!
– Расстрелять! —
был исполнен приказ без отсрочки.
Благородная ярость не может не быть слеповатой…
«Героической смертью…»
Скупые, банальные строчки.

Он лежал посреди главной площади полной печали.
Всем известный, любимый, отчаянный
старый целитель.
Он лежал.
Горожане неделю в бессилии молчали
до поры,
когда «новый порядок» позволил: – Берите.

Скромный холмик за городом. Всё же…
есть место поплакать.
Сколько… кануло с «новым порядком»
бесследно навеки.
«Героической смертью погиб…»
Шелестят в поле злаки.
Доктор должен был стать музыкантом.
Зачем… текут реки?

Одевались похоже. Носили похожие стрижки…
и друг дружку дразнили частенько, крича
«Не робей!»
Достоверно известно, что был он
ростовским парнишкой.
Как и многие сверстники, сильно любил голубей.

Фото мёртвого мальчика
с голубем мёртвым в ладони
как улику рассматривал даже
Нюрнбергский Процесс.
А сегодня кликуши о сказках и мифах долдонят.
Очень горько, что память давно
превратилась в абсцесс.