Татьяна Вольтская - Избранное

Дети племени Симова,
Эхом песни своей
Не будите любимого
На подушке моей.

Шорох клена зеленого,
Рассыпной соловей,
Не будите бессонного
На подушке моей.

И не трогайте век его, —
Века блеск и тщета,
Луч последний Олегова
Золотого щита.

Ветер, с города хрупкого
Сдувший стены, мосты,
Не сдувай с меня – рук его,
Как сентябрь листы.

Вечный рев поношения,
Грохот браней и распрь,
Эхо смуты – ушей его
Не касайся хоть раз.

Очерк лезвия голого,
Что изогнут волной,
Пощади его голову,
Заносясь надо мной.

В вечернем воздухе наклонные поля
Подобны палубам ночного корабля,
Исполненным биения и гуда:
Под огненными брызгами шмелей,
Взрезая облако, на запад, в край теней,
Они плывут неведомо откуда.
Дано мне вместе с ними иногда
Скользить на дно – неведомо куда —
Качнув огнями Эльма-иван-чая,
Но каждый раз: захочет ли рассвет
Нас выловить из бездны или нет —
Никто не спрашивает.
И не отвечает.

Узловатые жесткие травы на голых лугах,
Белый пух иван-чая и чертополоха в кустах.
Косо воткнута в берег сосны обагренной стрела,
Где пустуют коричневых дудок тела:
Плакал голос оттуда, а теперь замолчал,
А стрелу сохранял – не бывает древнее – колчан.
Оперением ветер звенит, острием бередит
Далеко – под землею и близко – в груди.

Думала, нет его. Думала, хлипкий мальчишка
Сгинул давно в подворотнях, помойках – в линялой
Рваной футболке и тусклой цепочке на шее.
Думала, по электричкам шныряет, карманник,
Взгляд вороватый не пряча. А впрочем, скорее —
Юркий фарцовщик у старших дружков на подхвате,
С грязной щекой и помятой жестянкой от пива.
Думала, детские игры сменил на окурки.
Думала… Ай! Что вонзилось, ошпарило слева?!
Выдернуть? – разве что с сердцем: в глазах потемнело.
Кто там стоит на углу, пиджачишком на вырост
Комкая сизые крылья, – и лук опускает?
Глазом искрится – попал! – из-под пепельной челки,
Губы закушены. – Как это я не узнала?!
Больно-то как…
– Эй, постой, попади еще разик —
Знаешь в кого!
Или скажешь, что кончились стрелы?

Около губ излучины,
У срубленного Богом колодца
Пью, и тем больше измучена
Жаждой – чем больше пьется.

Словно брожу в неизученной
И заповедной чаще, —
К теплой припав излучине,
Пью. Не бывает слаще.

Встать бы, уйти незамеченной.
Только хитрый охотник – случай:
Косо влетает вечером
Тоньше иголки – лучик.

Грудью к груди бы. Чащею,
Ощупью, боль заглушая… —
В сердце стрела торчащая
Крепче прильнуть мешает.

Она летит – и стынет мир вокруг,
Как будто сам летишь, чертой рябою
Проносятся дома, заборы, луг,
Дитя, его отец, стакан с водою

(Бедой). Летит – и тонкий свист в ушах,
Серебряный, как будто плачет девка
Из крепостных, над пяльцами, впотьмах.
Летит – на полированное древко

Нанизывая кольца дней – большой
Улов! – как будто девка бисер нижет,
И нить в слезах. Летит – и вдруг: чужой
Становится души, рубашки ближе.
Воткнулась. Рану пальцами зажав, —
Свобода! – умираешь в тот же миг, но
Еще бредешь, цепляя ствол, стрижа,
Край тучи, стол, кровать. Не смея вскрикнуть.

Все – скифские, парфянские, певуче
Срывавшиеся с тетивы,
Все – не больней заноз, колючек:
Ну, плоть истлеет. Вместо головы
Качнется ежевичный куст. Коросту
Костей и кожи отряхнет душа… —
Нет, жалости не знающий подросток
Не просто плоти ищет, не спеша
Прицеливаясь, поджимая губы,
Прицениваясь – может, цель мала?
И стоит ли ее, незрячей, грубой,
Поющая, как соловей, стрела?

Нет, он прикидывает, как садовник:
Там, в сердце, как в лесу, где плесень, мох,
Что разрастется розой – плач Дидоны,
Хрип Федры или Хлои вздох?

И будет он минутным или вечным,
И в чернозем или в пески
Зерном вопьется жгучий наконечник,
И брызнут кровью лепестки?

Пни, паутина, дягиль, сырая мгла,
Хвойным пером завершенная гладь ствола
Над фиолетовым озером, в сердце леса.
Ветер потрогает – и она гудит
Красным древком, колышащимся в груди,
Золотым острием глубже вонзаясь. – Лейся,

С кровью, голос, идущий из глубины, —
Голос воды, травы и самой сосны:
Древко дрожит, и рождается ветром слово.
И понимаешь, когда замирает ствол, —
Счастье – это когда отпускает боль.
Пауза. Вдох. Ожиданье – когда же снова?

Сыро. Каждый лист обведен
Мокрой каймой. Стынут кустов фонтаны.
Солнце. Но до краев дождем
Ветки полны, шорохом и туманом.

Зябко. Тело еще горит,
Вынырнув из ладоней, огней, касаний,
Вспыхнув – подобьем листвы, коры —
Искрами, каплями, полосами,

Вздрагивая, через край сочась
И умирая. – Спи, ничего не случится:
Ты же губами унял на час
Темную ранку, пятнышко под ключицей.

В час, когда небо из лучших эмалей, смальт
Набрано, в омутах окон не видно ряби,
В час, когда гибок, чешуйчат и синь асфальт,
И поливалки боком ползут, как крабы,

Смертно бледнеют башни, вдали с моста
Медленно скатывается слеза трамвая,
Площадь небрита и, как щека, пуста,
Волны привычно бьются в гнилые сваи,