Александр Пушкин - Уходя по-английски

Дух таинственный России,

В коем

Портянки неизменно

Немалую играют роль…

Земля мала. За год пройдешь пол-карты.

Плацкартные места возьмешь за пол-цены.

В пол-пьяна пролететь по кругу –

Прошли эпохи Марко Поло –

Ни гений вам, ни храбрость не нужны.

Но все же там –

Как ведьминский магнит,

Как марь миражная, как б олото погано,

Где беглый огонек дрожит,

Таинственным мадагаскаром…

И все же там,

Где все теперь открыто,

Изжито, понято и ворон не кружит –

Земля – своя, как Terra Incogn ita –

Террой Инкогнитой лежит.

Возвращался сэр Фунт Лиха

Из похода круг Земли.

Возвратился он и тихо

Сел у замка на скамьи.

Огляделся грустно, мило:

Вроде, птички, вроде, пруд…

Молвил он: «Чтоб пусто было

Тем, кто столь безбожно врут.

Кто сказал, что шар – планета,

Это – круглые ослы.

Я объехал вокруг света,

Я объехал вокруг света!

И повсюду,

И повсюду –

Натыкался на углы.

Вдалеке пролаял пес,

Час – с Вершиною прощаться.

В дом который вовращаться? –

Жжет назойливый вопрос.

На Восток? где друг и мать.

Запад? Юг? – супруга, дети.

Аль на Севере сыскать

Пятый угол в этом свете?

И окурок запустив

В горный пруд, луною светел,

Поражение отметив,

Завернуться под кустом.

А потом? В который дом?

Да… – куда подует ветер.

Речка – странное созданье,

Непонятная вода:

Поутру течет налево,

Ввечеру течет направо,

То на север, где истоки,

То на юг, в окьян глубокий,

Выше, ниже, влево, вправо,

А назад – так никогда.

А на шее вод текучих –

Два ошейника тягучих,

Два браслета-переплета,

Два кольца-перекреста –

Два проржавленных моста.

И по ним – когда им спится? –

Знай, ползут, как гусеницы,

Поезд «Де» и поезд «Me”.

Только нынче “Me” – в дерьме,

Вместе с “Же” стоит в депе,

Ибо мост, один из двух,

Положительно, припух

И лежит он на смех курам

Как обломок арматуры

От прорабских катастроф

– Лишь жильем для комаров.

Желтый кружится паром,

На Делэнси – как на слом;

Кучи хлама, и газеты

Носит жаркий ветер лета.

В Даун-тауне – бизнес в дауне,

В Даун-тауне – сплин и сон,

Ходят парами, будто в сауне:

Бамы с бамами, бабы с бабами,

“Пейсы” с пейсами с двух сторон.

Запустение в Даун-тауне,

В позабытии ‘Что почем’,

Лишь единственно в Чайна-тауне

Жизнь базарная бьет ключом.

Знай, торгуют себе, без разницы,

Хоть те в розницу, хоть в розлив,

По субботам и поздним пятницам,

Всяко празднество упразднив.

Я гляжу на них и не пикаю,

Сам стою, а они – бегут,

Маленькие, чернененькие,

Косоглазенькие, дикие,

А ведь здорово же живут!

Сижу у речки, под мостом,

Прохожих нет, один я,

И вспоминаю время то,

Когда ретривер Дина

Скакала здесь с мячом во рту –

Лечила свои ножки,

И с наслажденьем бормоту

Хлебала из ладошки.

Всего-то лет прошло чуть-чуть,

А сколь сменилось в доме:

Уж год, как кот ушел в Тот путь,

Собака в Оклахоме,

Стишки, что я тебе кропал

На этой вот скамейке –

Старее, чем Сарданапал,

А муть все та ж. Налей-ка…

Нет, не изменен чувства пыл,

А мост – покрашен даже,

А то, что утром послан был,

Так и тогда – туда же.

Проехал “Circle Line”, волны

Взболтнув шлепки и вздохи…

Мне голубь капнул на штаны –

От этого и строки.

Наш первый год подобен был измене:

Себе, другим, привычкам и словам;

Дотоле не встававший на колени,

Я их протер, в угоду только Вам.

И даже спьяну не тонувший в Лене,

Я в Вас погряз, в пучину, как в бальзам,

Навстречу сну в венерианской пене,

На волю прихотливейшим волнам.

Измена прошлому – обычная измена.

Как ни крути, планида – что полено.

Судьба окрутит скрюченным перстом.

И все вернется на свои началы.

Ну, а пока – измены да скандалы…

Наш год второй – то Э-дем, то Со-дом.

Наш год второй – то Э-дем, то Со-дом,

Кавказ и Волга, раны и микстуры.

От перевалов – в скользкий волнолом,

И с поездов – в недельные амуры.

Дедов наследие – за грош, за день вдвоем,

За пару литров местной политуры,

Чтоб на билет хватило, а потом

– Гори огнем: что деньги, что культура.

Последний день – который завтра день.

Покуда ночь – об этом думать лень.

Долги – на совесть лучших поколений.

Но вечный рай – прочитанный обман,

Билет был взят – и тем продлен роман

На третий год под горестные пени.

На третий год под горестные пени

Гудок вокзальный прогудел «не быть»,

В стене ль размазаться без слов и обвинений,

Не жить, не пить, – а впрочем, что ж не пить?

Шипеть незряче на людские тени,

Ползти, одну нащупывая нить,

Сквозь снег московских сумрачных метелей.

Не слышать – не смотреть – не говорить.

Перележать в сугробе до капелей,

Глядишь: жива душа в тщедушном теле,

И свет видать за почерневшим льдом.

Аэрофлот подъехал прямо к дому.

Был чемодан к тому давно готовый.

Четвертый год явился в новый дом.

Четвертый год явился в новый дом.

Кому-то Новый Свет, а нам – не ново.

Что ново русскому в сем мире? Он знаком

С яйцеобразностью строения земного.

«Любовь», «авось», а там – хоть «суп с котом» –

Залог Ивана, вечно молодого;

Забыть, что ведал, и пропить, притом,

Платова с Кантом, Ницше и Толстого.

Моя одна шестая – значит – вся!

Доехал бы, да баба на сносях;

Залез на пень, взглянул через плетень, и –

Вон там в песках скребется Поло Марк,

Колумб причалил… Нансен… Скотт… – Однак,

Нам пятый год вкруг глаз наставил тени.

Нам пятый год вкруг глаз наставил тени.

Житейский быт не скрыл свой грязный грим,

И ностальгическая легкость нототений

Не раз пригрезилась сквозь долларовый дым.

Скучать пришлось по Лене и по Сене,

По коктебельским холмам золотым,

По маме тоже… Новые явленья

Являлись нам под градусом иным.

То вспомнишь БАМ – в сабвее против бама,

А то – бичи на Брайтон-Бич упрямо

Знай, лезут в голову, меж негром и жидом.

Простых попоек с добрыми друзьями…

На пятый год остались нам – лишь снами.

Шестой восшествовал стахановскнм трудом.

Шестой восшествовал стахановским трудом.

То – за рулем, угрюмо сдвинув очи,

С отбойным молотом – едри его в кондом!

То – с трубкой в ухо за столом рабочим.

Я п отом пробовал, и катом, и мытьем, –