Алексей Лосихин - Сериалы моей жизни

По крови гуляешь
Размашисто, чисто,
Легко и игристо
Тебя познаю.

Порывисто, быстро,
Ни с чем не сравнишься,
Грозой заискришься
Ты под чешую.

Любовница, злишься,
Когда не с тобой я,
Не знаешь покоя.
Все помню, пою.

Веласкес и Гойя
Чудесны, но все же
Всегда ты моложе,
Всегда на краю

О Боже, о Боже,
Великие звуки.
Я музыки муки
Так боготворю.

Он вынул меч,
Он борется с тенями,
И так увлекся этим в кураже,
Что забывает позвонить он маме,
Живущей в ленинградском рубеже.

Он много сил
Теряет в этих войнах.
Он подчиняет мозг своим словам.
И видит он в коровах своих дойных
Потенциал коррупции к деньгам.

Он занимается
Вопросами глобально,
Забыв себе под носом утереть.
Смешно-то как, когда б не так печально.
В Душевный дом бы запереть.

Он там найдет
Себе подобных,
Он раскрылится, как орел,
И станет в их вопросах скромных
Пилюли сыпать на костел.

И идеальным
Президентом
В том доме станет, наконец,
Он станет лучшим пациентом
И обретет там свой венец.

С курком взведенным пистолет,
Он показался на глаза мне.
И сколько, сколько уж? Сто лет
Его я глажу у цевья.

Смотрю, боюсь его пустот,
Боюсь познать его сказанье
О жизни, брошенной за борт
С последней песней соловья.

Он дышит, точно он живой,
И дулом, будто жалом, водит.
И за курок его кривой
Он просит палец зацепить.

Дрожит рука, и пот холодный,
И смертью, смертью уж смердит.
Самоубийца я голодный,
Я свой свинец готов испить.

Печальный клоун со слезой,
Ты спал в обнимку с кокаином.
И юношу к своим руинам
Ты приглашал перед грозой.

Корона треснула, и кости
Наружу выбрались сквозь шрам.
И колет врач за граммом грамм
Лекарства спорные от злости.

Психиатрический сортир —
Таким вот стал твой трон в итоге.
И в керамическом чертоге
Теперь томишься ты, сатир.

На этот раз ты крепко влип.
Я тоже псих, тебя жалею.
Где б взять такого чародея,
Чтоб душу спас твою, Филипп.

Я на сцене, на подмостках
Выступаю больно, хлестко,
И приятно сознавать мне,
Что дышу я, что живой.

Как раскрытые аорты,
Зажимаю я аккорды.
Явный всплеск адреналина
Накрывает с головой.

Там, где пальцы держат струны,
Я запрятал свои руны.
Там хранится откровенье,
Там запрятан весь секрет.

Сочетание согласных
В зале и в губах неясных.
Слогами я забавляюсь
И молюсь. Меж них согрет.

И уже в шаманском трансе,
В звуковом своем балансе
Расплетаю паутину
Для сидящих супротив.

В зале слушают, внимают.
В зале тонко понимают
И не черепом, не костью,
А душою мой мотив.

Инструмент точил я долго,
Лаком покрывал, иголки
Прятал острые под струны,
Чтобы резче он звучал.

Пой, мой инструмент покорный,
И держи свой строй упорный,
Чтобы душам на вопросы
Ты все так же отвечал.

И Пушкин тоже ошибался,
Сальери Моцарта не отравил.
Он так красиво выражался,
Найдя романтику могил.

И дамы в обморок притворный
Красиво падали пред ним,
А он выдумывал упорно
На протяжении многих зим.

Я не хочу быть идеальным,
Ошибки мне порой нужны.
Что будет с планом гениальным.
Эх, были б с Пушкиным дружны,

Я рассказал бы Александру,
Как в школах учат наизусть
«Онегина», примером жанра
Зовут его. Какая грусть,

Что в «штос» нам кон не перекинуть,
Что не опробовать пистоль,
Ульбриха Карла нам не вскинуть,
Не ощутить от пули боль.

Мы свидимся, конечно, где—то,
Не знаю, в здравом ли уме.
Сейчас живет он там, где лето,
А я живу в своей зиме.

Чудесный, прекраснейший город,
Сокрытый в пучине морской.
Ты в мифах сокрыт, ты не молод,
На дне заперся в свой покой.

И статуи здесь величаво
Чаруют безмолвных рыбех.
Здесь призраки денег и славы
Гуляют, оставил их Бог.

Сюда раз пришедшая дева
Распутницей слыла потом
И прятала платьями чрево,
Вернувшись к родителям в дом.

Здесь пьяный богач для утехи
Мальчишек к себе подзывал,
В угаре считая те вехи,
Он больше дичал и дичал.

И гнев Посейдона на город
Сорвался волною с небес,
И царство разврата за ворот
Сдавил, как смердящий надрез.

Теперь здесь покойно, тоскливо,
И статуя в тине морской
В раздумьях стоит молчаливо
Средь рыб, поплатившись рукой.

Поэта страна упекла в каземат,
За стенами каждый день слышен мат.
Он уши готов свои оторвать,
Чтоб только не слышать поганую рать.

Безбожная брань, как калечит тебя,
Великий, могучий, такая судьба.
За стенкой для дьявола сладкая речь.
С такими сынами готов он на сечь.

И сорят словами, клянут, на чем свет.
И зубы хотел бы им выбить поэт,
Каленым железом пожечь языки
И всех порешить их правой руки.

Но год лишь пройдет в каземате сыром,
Поэт заругает страну с топором.
Поэт матерится. И руку свою
Кладет он на плаху: «Руби, говорю!»

В ночи полупьяный артист,
Служитель стихов и кулис,
Он жизнь на искусство сменял,
Он музу за плечи обнял.

Он бешеный темп схватил,
Рванулся, что было сил,
Живою легендой стал,
Но годы, клоун устал.

Одиночества холод пронзил.
Ни успех, ни букет не мил.
Тишина в квартире его,
Только эхо, эхо шагов.

Только эхо в ответ ему —
Заменяет теперь жену.
Только эхо не человек,
Не заменит ему детский смех.

И бежит он из дома прочь,
И бежит он куда-то в ночь
Запереться в туман кабака,
Просит яду его рука.

Так скитается он по свету
От банкета и до банкета,
Одинокий, великий артист,
Вечный раб стихов и кулис.

Флиртую с рыжей танцовщицей,
Ее вниманьем одарю.
На ней не собираюсь я жениться,
И в жизни нет, не полюблю.