Сергей Надеев - Игры на воздухе

В те минуты судьба нам казалась удачей невиданной,
Бесконечной, как сон в обступающей жизни обыденной,
И совсем не хотелось гадать, поступаясь привычками,
О начале зимы с уходящими в ночь электричками…

…Но зима на юру тяжело оползает с откоса,
И горят на снегу обведённые жирно колёса,
И автобус знобит у шлагбаума, за переездом,
Электричка трубит, громыхает промёрзшим железом…

Какая страшная усталость!
Прийти и лечь, не сняв пиджак.
Рука легла и так осталась,
В очах придерживая мрак.

В манжете запонка раскрылась…
Ну отчего так тяжело
Опустошенье навалилось,
Как будто снегу намело?

В обширном парке привокзальном
Пробилась чахлая трава
В пустом цветочнике овальном,
Разбитом у подножья рва.

И статуи подслеповаты.
Таращат битые глаза
Колхозница с цевьём лопаты,
Бетонный отрок угловатый,
Приветствующий поезда.

На этой станции печальной,
Где пышной росписи цветы
Венчают темой величальной
Страну эпохи нищеты —

Буфетчица да ученица
Под вывеской «Союзпечать».
Спросить воды и извиниться,
И никого не повстречать.

Всё утро бродишь виновато
По рыхлым улицам окрест,
Пальто топорща мешковато,
«И как ему не надоест!..»

«Какую ищет справедливость
Нерасторопных тупиков? —
Здесь только скрежет, только сырость
Да похороны стариков».

И всё ж, не это, в самом деле…
Не снег, присыпавший траву,
Не холод, выбившийся в щели,
Не пачка смятая
во рву…

Твои слова – пустые уверенья!..

А снег метёт на мокрое шоссе.
Трамвай гремит, считает ударенья —
Шнурок, закладка, памятка, ляссе.

Захочешь вспомнить – память обметало
Двойным стежком, какая благодать!
Какой печалью надо обладать,
Чтоб догадаться: прошлого – не стало?

А за углом – до нашего прихода —
Сошлись зима с твоим небытиём,
И светится старательным литьём
Решётка сада.
Штырь громоотвода.

Вдохнуть поглубже. Жалкая цезура!
Разъят пейзаж пролётами моста.
И если жизнь – подобие листа,
То снег над ней – вторая сигнатура…

Я выучусь молчать.
…В распахнутом парадном
Я буду поджидать у мёртвых батарей,
Как щёлкнет на верху и в платьице нарядном
Ты спустишься ко мне.
– Скорее же, скорей!

На лёгких каблучках, на выдохе – минуем
Строительный пейзаж с лебёдкой навесной,
Бессоновский тупик и улицу Сенную,
И дух переведём у будки жестяной.

Оглянешься, а там, в районе новостройки,
Мелькают флюгера, гремят грузовики
И вспыхивает свет, слепящий и нестойкий,
И медленно плывут гружёные крюки.

Обрадуйся, заплачь!
Но с прошлым расставаться —
Не скрыться за углом палатки «Роскультторг»,
И не последний год мы будем озираться
И памятью гасить нахлынувший восторг.

Что мне ответить?
Скудным пониманьем
Не прикоснуться к поздним поминаньям,
Не оправдать минуты и недели
В слова переведённой канители.

Толкну плечом – и засвербит калитка,
Переступлю (о Боже, что за пытка
Искать слова и находить печально,
Что жизнь – легка, слаба необычайно!)

Ты присмотрись: приметы снегопада
В мотивах засыпающего сада
И в профиле кочующего дыма
Рассеянны, но всё ж необратимы.

Придёт октябрь, а вслед – похолоданья,
Разительное время расставанья,
И всхлипнет отсыревшая калитка,
Что дождь, что жизнь. Что бесконечна пытка.

***
В твоих пустых лесах – не затеряться.
Оступишься в пологий водосток
и, озираясь, будешь возвращаться,
круг в круг вложив,
всю жизнь,
наискосок.

В твоих лесах, то певчих, то безгласных,
ещё дожди не размочили гнёзд,
ещё ночами, растопырив ласты,
ночницы пляшут в беглых иглах звёзд.

В твоих лесах за будущим гоняться —
что за пером сорочьего крыла,
за вымыслом пространных вариаций
на тему жизни, бренности и зла.

Присядем, скроем немощь нашей ноши.
Раскинув пóлы, выстроим приют
меж пнём и пнём, меж будущим и прошлым,
на век, на час, на несколько минут.

***
Был мальчиком твоим светловолосым,
рот приоткрыв, глядел во все глаза,
как прячет иглы в чане с купоросом
сухой шиповник, как трещит лоза,
освобождая, отделяя грозди.
И видел я, наверно, в первый раз,
как жёсткие булавочные гвозди
низали бусы стрекозиных глаз,
как по откосам рассыпались листья
и жёлуди. Я крался, я страдал,
что до сих пор точёной морды лисьей
среди травы осохшей не видал.
Я ликовал, я тряс кусты и плети
то яблони, то худенькой сосны,
я продирался сквозь паучьи сети,
на плечи сыпал медь лесной казны.
Я уносился, я бросался в травы,
я прибегал, смеялся, тормошил
и для тебя придумывал забавы…
Но ты печально погружала в травы
прогнувшуюся скорлупой ладонь,
ты говорила: «Посмотри направо…», —
а там пружинил лиственный огонь…
Тебе к лицу печалиться украдкой
и на траве, припав на локотки,
полулежать с растрёпанной тетрадкой.
Я заглянул в твои черновики
и сквозь помарки, сбои, затемнённость
я разглядел подвижный жёсткий рот
и, вместе с тем, твою незащищённость
среди скандальных выходок сорок.

***
Мы виноваты в том, что осень на карнизы
расклеила листы, впечатав боль и яд.
И мы читаем вслух осенние капризы,
сведённые в графу расходов и утрат.

…Ты помнишь, как стремглав вбегала ученица,
с торжественным кивком вручала по листу
и убегала вновь, едва успев проститься,
за стёклами, смеясь, ломала пустоту?

А нас клонило в сон
и мы смыкали руки.
Мы опасались жить под кровом потолков
и уходили в лес, ложились у излуки,
не отнимая рук, не размыкая ртов.

Мы жили наравне с желанием и страхом,
глотая лёд и соль с застуженных ключиц.
Ты источала боль и нежность с каждым взмахом
руки к моим рукам, к моим губам – ресниц…

Но осень разлила ржавеющую воду,
роняет лист. И по кругам в реке
любой предскажет мёртвую погоду
и заключит, что жизнь – на волоске.

Меж нами – лес осин, объятий лес, в который
вошли с тобой и поделили жизнь
на сон до сна, на плач без дирижёра,
на желтизну взаимных укоризн.