Артур Аршакуни - Первичность ощущений. Песни, стихи и сказки

– Постой, постой, женщина, не торопись! – сказал ей строго король Апогей Первый и, покосившись на баронов, подумал: «Наверное, моя благоверная что-то с правосудием намудрила. Ох уж эти…» – и он обратился к Бегонии: – отвечай толком, как зовут твоего мужа?

– Антуан Нонсенс, ваше величество! – сказала Бегония. – Он мухи не обидит, право слово, а уж такой честный и добрый – вам любая цветочница подтвердит, даром что поэт!

– Хм! – задумался король Апогей Первый и вспомнил: – Антуан Нонсенс! Как же, как же. Слышал я о нем. Бард простолюдинов, так, кажется? – он повернулся к баронам в карете. – Мне о нем говорили там, на переговорах. Ваше королевство, мол, может гордиться и все такое… М-да… Горжусь, – он снова обратился к Бегонии: – Ступай домой, милочка, ступай.

И, сделав свирепое лицо, добавил громовым голосом, так, что лошади рванули с места:

– Мы изволим р-р-разобраться!

Миг – и вихрем умчалась карета с его величеством и свитой, а Бегония, утирая слезы, поднялась с колен, постояла и побрела домой.

Ну. Пока она идет домой, мы с вами полюбопытствуем, как прошло воссоединение наипервейшей ячейки общества Тяпляпляндии.

– Здравствуй, здравствуй, свет очей моих! – говорил король Апогей Первый, стремительно входя в покои королевы Амальгамы и пинками отшвыривая придворных. – Здравствуй, Гамочка! И чего это ты, радость моя, самосуды устраиваешь? И чего это ты, понимаешь ли, у музы нашей крылья подрезать вздумала?

Королева Амальгама откинулась, откинулась на красные бархатные подушки в виде карточных сердец, и тяжело задышала, усиленно махая веером.

– Этот беготяй… э-э-э… оскорбил бедя, – сказала она с прононсом.

– Как? – опешил король Апогей Первый. – Гордость королевства?! Непонятно и, более того, уму непостижимо!

– А вы спросите у кого хочете! – обиделась королева Амальгама и помахала веером в сторону придворных.

Оттуда раздался глухой стук в пол, и все придворные бухнулись на колени.

– Оскорбил-бил-бил, ваше-ство-во-во! – загудело из всех углов услужливое эхо.

– Прочь! – затопал ногами король Апогей Первый. – Вас только слушать, моллюски реликтовые! Серпентарий! Террариум!

Главный Распорядитель Террариум застыл у алькова и огладил величественную бороду.

– Ну послушай, радость несусветная! – продолжал король Апогей Первый. – Запала тебе блажь, не казни ты его без суда и следствия! Потом не отмоешься… Волнения там всякие, возмущение мировой общественности… Гордость наша, как-никак! Хочешь, я сам с ним завтра переговорю? Правовое государство у нас или нет в глазах соседей?! Короче, я решил – завтра.

– Ах, я не знаю! – расплакалась королева Амальгама.

– Вот и прекрасно! – обрадовался король Апогей Первый. – Зато знаю я!

Он чмокнул супругу в лобик и направился к себе, насвистывая свадебный марш монастырских послушниц.

А королева Амальгама в гневе стала бить хрустальные салатницы и приговаривать:

– Все равно казню! (Блямц!) Все равно казню! (Бенц!)

И так далее.

В то же время, пока королева Амальгама пускает на ветер хрустальные шедевры ручной работы лучших мастеров Тяпляпляндии (а их, шедевров, было много, но дама она была упертая и все начатое доводила до конца), так вот, в это самое время бедная наша Бегония дошла до дома и ахнула, обнаружив, что дверь на чердак не заперта. Все было цело (чему пропадать-то – ржавому ведру да разбитому блюдечку?), да вот беда – воробьишка улетел. Осталась Бегония одна-одинешенька, села на трехногий табурет и горько заплакала.

Так. Главное нам не расслабляться. Эти женские слезы на кого хочешь подействуют. Даже на Сказочника. Так. О чем это мы? Да!

Как летит время в последнюю ночь! Не успеешь вкратце изложить основные события в сказке, как лучи солнца уже золотят решетку маленького окошка под сводами темницы Антуана Нонсенса. Он поднял голову.

– Здравствуй, солнышко! – сказал он и улыбнулся, хотя глаза у него были печальные и серьезные.

И вдруг какой-то пушистый комочек забился в проеме окошка и через мгновение уже с чириканьем прыгал на плече Антуана Нонсенса.

– Пить! Пить! – закричал он, махая крылом.

– Ах, кроха! – обрадовался Антуан Нонсенс, – как ты сюда попал? На, пей, – здесь как раз хватит тебе напиться. Жив, значит?

– Жив! Жив! – чирикнул воробей и тюкнул клювом глиняную плошку.

Потом он заскакал по темнице и перекувырнулся через голову. По темнице поплыли разноцветные круги, раздался звон, как будто соединились хрустальные бокалы, и…

…Антуан Нонсенс протер глаза. Нет, это ему не снится!

Перед ним стоял крохотный человечек с крохотной шпагой на боку и искринкой-перышком на шляпе. Шпага, перо и борода у него были серебряные.

– Ну, что смотришь? Что смотришь? – закричал сердито человечек. – Здороваться надо! Здороваться!

– Доброе утро, – смущенно пробормотал Антуан Нонсенс.

Человечек церемонно взмахнул снятой шляпой, низко склоняя голову.

– Здравствуй, Антуан, добрая душа! – сказал он. – Ты спас подбитого мальчишками воробья, совсем не догадываясь, что это был я – Главный гном (можно попросту – Г. г.), а зовут меня Эдельвейс.

– Да, я понимаю, – сказал опешивший Антуан Нонсенс, – как сокращения, так жди подвоха. Если А. а. – значит «Архи-Арбитр», Б. б. – не иначе как «Большой босс», В. в. – «Великий властелин», а уж про Г. г. я вообще молчу.

– Не «молчу», а Главный гном! – Эдельвейс нахмурил кустистые брови.

– Я-то думал, что гномы только в сказках бывают.

– А ты что – не в сказке? Тут кругом сказки! – закричал Эдельвейс и даже рассердился. – Любая сказка – жизнь, а любая жизнь – сказка, такие вещи любой ребенок знает!

– Это верно, – засмеялся Антуан Нонсенс и постучал кулаком по каменной стене темницы. – Сказочная жизнь, что ни говори.

– Ох, да что это мы с тобой время зря теряем! – заторопился Эдельвейс. – Я летел-летел к тебе, искал-искал эту темницу, от кошки удрал, от галки спасся, еле живой добрался, а мы тут сидим и из пустого в порожнее переливаем: сказки, не сказки… Ну, во-первых, жива твоя Бегония, не волнуйся, только горюет сильно, ну, ничего, ничего. Теперь давай решать, что с этими делать будем?

– С какими это этими? – не понял Антуан Нонсенс.

– Ну, с королевой этой, с рифмоплетами всеми – ох, бездари! – потом с этим, как его… Принципоном? Что хочешь – в порошок стереть? В Наполеоны всех обратить? Я все могу.

– Нет, – сказал тихо Антуан Нонсенс.

– А, понимаю-понимаю! – заторопился Эдельвейс. – Сам хочешь с ними разделаться. Ну, тогда так: я сейчас сношу к чертям свинячьим эту темницу, а тебя делаю богатырем – или нет, нет, не так: ты будешь у меня богатырем и сам сносишь эту темницу к чертям свинячьим, а потом…

– Нет, – снова сказал Антуан Нонсенс и покачал для верности головой.