Лариса Захарова - Мера любви. Избранное

Не многим в жизни так везет,
Как тем, кто, горести изведав,
Пройдя живыми цепь невзгод,
Встречал и сорок первый год,
И сорок первый День Победы.
Да, постарел военный люд,
И ноют старческие раны,
Но все ж на кладбище идут
К могиле братской ветераны.
Она в венках, она в цветах…
Глаза пришедших потеплели.
Про день, что «порохом пропах»,
Они вполголоса запели.
Весь в орденах седой солдат,
Стоявший с маленьким букетом,
Воскликнул вдруг: «Здорово, брат!
Андрюша, друг мой! Ты ли это?!
А молодцом! Красив, румян…
Дай обниму тебя покрепче!»
Андрей в ответ: «Здоров, Иван.
А мне тебя обнять-то нечем…
Ванюша, милый мой Вано,
Как звал тебя наш Лев Доронин,
Ведь ты же знаешь, я давно
Частично где-то похоронен,
Хоть, слава Богу, жив пока,
Но в братской, может быть, могиле
Под Курском – руки… А нога —
Когда наш госпиталь бомбили.
Мои обманны рукава,
Протезы в них висят как плети…»
Тут, разговор друзей прервав,
К ним подошли с цветами дети.
И пионерчик – всех бойчей,
Нарядный, розовый и чистый,
Из всех заученных речей
Сказал одну – других речистей.
В ней, что положено, все есть:
«Геройство… Мужество… Награды…
Мы поздравляем… Слава… Честь…»
Тюльпаны отдал, отдал честь —
И убежал к другим с отрядом.
Иван, приняв дары ребят
И друга приобняв за плечи,
Сказал: «Поздравили тебя».
Тот усмехнулся: «Вроде – не с чем».
И тяжко к дереву приник,
Протезом зацепясь за ветку,
Но удержал невольный крик
И усмехнулся: «Вот, старик…
Я – половина человека.
Те дни боев уж далеко,
Но почему-то мне обидно,
Когда так бодро и легко
Нас поздравляют – инвалидов.
Я столько в жизни получил
И поздравлений и улыбок…
Но горько мне, что не слыхал
Простого, честного «спасибо».
А мне – важней, нужней оно,
Чем поздравленья и награды,
Чем эти все – поверь, Вано, —
Цветы, открытки и награды».
В тот сорок первый год Победы
Я двух друзей-однополчан
Невольно слышала беседу,
Они прошли мимо меня.
Андрей хромал, идя неспешно,
А к ним, колесами гремя,
Навстречу ехала тележка.
На ней безногий восседал,
Вовсю работая руками,
Дорожку быстро отгребал.
Как будто веслами играл,
Скрипя железками о камни.
И он не скрылся от ребят:
Тут, устремясь к нему навстречу,
Все тот же маленький отряд
Шел с поздравительною речью.
У инвалида взгляд угас,
И весь он был сплошною болью,
Как будто ранен лишь сейчас,
Как будто только что из боя.
Рукою серою, в пыли,
Он взял цветы… И слишком поздно
Слова Андреевы вошли
Мне в сердце острою занозой.
Мысль виноватая опять
Листает памяти страницы.
Так, может, впрямь – не поздравлять,
А просто – земно поклониться?

Фронтовики, что живы до сих пор,
Так мало думают о внешнем лоске.
Для молодых полковник иль майор —
Лишь старичок, несущий хлеб в авоське.
Их головы белы от седины.
Стареют люди – не стареют раны…
И мальчики, не знавшие войны,
О ней уж пишут лучше ветеранов.
Кто подвиги свершали, шли на смерть,
Быть может, не блистают красноречьем,
И в танке легче было им гореть,
Чем складно рассказать о том на встрече.
Их поколенье – дедов. Не отцов.
Сражались сами. Умирали сами.
Но их – свидетелей, участников, бойцов —
Уже подводит меркнущая память.
Вот, прикрепив медали, ордена,
Идут то в ЖЭК, то в школу ветераны,
И проступает в их речах война,
Как кровь сквозь бинт, наложенный на рану.
В «сороковые, роковые» дни
Под Киевом, Орлом, под Вязьмой где-то
Атлантами могучими они
Держали на руках судьбу планеты.
Но школьникам порой приходится внимать
С учтивой скукою словам пенсионера:
Им, детям мира, трудно тех понять,
Кто жил – для них – почти «до нашей эры»…

Бог Аполлон, безмолвно и сурово
Гоня квадригу вздыбленных коней,
Глядит на площадь имени Свердлова
И воинов, собравшихся на ней.
В тот майский день, вздохнувши втихомолку,
Приходят вновь на пятачок земли,
Кого инфаркты, раны и осколки
До встреч иных пока не довели.
– Второй стрелковый…
– Курск…
– Орел и Ельня…
– Фронт Белорусский… – слышно там и тут.
Бумажными цветами объявлений
Досрочно в сквере яблони цветут.
Как бы на постаменте, на пригорке
Стоит солдат. Его звала война.
И на бесцветно-рыжей гимнастерке,
Как новые, сияют ордена.
Родные наши! Племя боевое!
Смеются, плачут, рады и горды.
Но так же, как тогда, во время боя,
Все реже их становятся ряды.
Что тут скрывать? Их путь уже не долог,
И в час какой-то, горький для страны,
Придет последний, дней былых осколок,
Живой участник умершей войны.
Он, поколенью юному неведом
От орденов до ран и до седин,
В каком-то из грядущих Дней Победы
На площади останется один.
Но он не будет преданным забвенью,
На мир людской взирая с высоты.
И юная чета с благоговеньем
Ему подарит первые цветы.

То, что вы заслужили по праву,
То изведать живым не дано.
Что такое солдатская слава,
После смерти узнать суждено.
Мы знакомыми не были с вами,
Только память не знает преград,
И горит негасимое пламя
У Могил Неизвестных Солдат.
Биографий закрыты страницы,
Вы достигли вершины пути.
Перешли вы достойно границу —
Ty, что нам предстоит перейти.
Наш удел – незаметней, скромнее.
Но вливаюсь я в общий поток,
Чтоб в бессмертье вы шли по ступеням
Этих мною написанных строк.
Чтоб с потомками связь получала,
Обратясь, как живая к живым,
Чтоб одно из сердец застучало
В ритме с любящим сердцем моим…

Он об этом думать не хочет,
Что с начала войны – без света.
Четверть века – сплошные ночи.
Одиночества четверть века.
Стекла очков прикрыли раны,
И жизнь замерла, перестав меняться,
Словно под этой черной охраной
До сих пор ему восемнадцать.
Ну зачем он попал не в сердце,
Этот осколок зубчатый?
Знать бы – загодя насмотреться
На зори и на закаты,
На девичьи глаза голубые,
Как колокольчики на полянках…
Но последним виденьем были
Очертанья фашистских танков.
Слез накопилось целое море,
Но от них не становится легче:
Ведь слепому над собственным горем
И поплакать-то даже нечем!
И живет он, совсем поверив,
Что одна ему боль завещана…
Только вдруг постучалась в двери
К нему пришедшая женщина.