Лариса Захарова - Мера любви. Избранное

Похвально продвижение вперед:
Идти не отставая, не споткнуться…
Но жаль, когда ума недостает
На пройденное все же оглянуться.
Нет, в спешке не следим мы за собой
И с прошлым вновь не ожидаем встречи.
Так армия, бывает, примет бой,
Надежный тыл себе не обеспечив.
Ах, если бы умерить нашу прыть,
Грехов, ошибок снизить счет немалый,
Когда по-волчьи хочется завыть
В раскаянье преступно-запоздалом:
Как многим руку помощи не дал!
Как многих незаслуженно обидел!
Как много в жизни всякого видал
И как необходимого не видел!
Всей истины простая суть:
Что миг минувший больше не настанет,
Его нам не поправить, не вернуть,
Когда прошедшим будущее станет.

Заботы, тревоги – все послано к черту.
Был месяц свободы – как счастья задаток…
Три женщины едут на север с курорта,
Используя отпуска жалкий остаток.
Они вспоминают, болтая друг с другом,
Как временно быт перестроили круто,
Насытились всем, что подарено югом, —
От вин до загара, от флирта до фруктов.
Гордячкой четвертую враз окрестили,
Она чужеродной в купе оказалась:
Недавно вошла.
И поскольку все пили,
То как человека ее пригласили,
Она ж «пузырек раздавить» отказалась.
– Простите, не нужно… Спасибо, не надо…
И вышла за дверь – тихо, словно украдкой,
Какая-то серая с первого взгляда,
Совсем незаметная, как куропатка.
Когда же, в поношенном стареньком платье,
Вернулась она и присела устало,
Обиженно женщины дали понять ей,
Что зря о себе она воображала,
Что, в общем, вести себя так не годится —
В компании портить другим настроенье,
Тем более – нечем пред ними гордиться,
Ее пригласили со всем уваженьем.
Вошедшая в поисках нужного слова
Смущенно-неловко оправила платье.
– Простите меня… Я из морга в Ростове —
Сыночка Сережу должна опознать я…
Но тел почти нету – одни только раны,
Кого-то найти – безнадежно и глупо…
А я все искала и перебирала
Останки чужих изувеченных трупов…
И все мне мерещатся эти завалы —
Во сне, наяву и бессонною ночью.
Чеченцев и русских война уравняла,
Куски сыновей я чужих повидала —
Средь них опознать не сумела сыночка.
И протрезвели курортницы сразу,
На спутницу глядя с немым состраданьем.
Она ж, подавившись последнею фразой,
Вдруг вся затряслась в безудержном рыданье.
Чеченская бойня троим не грозила,
Сынов не ждала ненасытная пропасть,
Но тщетно пыталась бессильная сила
Помочь им уйти от войны в беззаботность.
Невольно щадили те трое друг друга
И не были вовсе жестоки и черствы,
Но просто веселье, родившись в потугах,
На отдыхе было невольным притворством.
Ходили на танцы, и пили и ели,
Читали, гуляли – в невольной попытке
Все горе людское в четыре недели
Пересидеть, как в ракушках улитки.
И, развлекаться решив изначально,
Шутили, влюблялись, не зная предела,
Все – как в лихорадке…
И только случайно
Их лично чеченская скорбь не задела.
Я бросить упрек не решаюсь кому-то,
Господь, упаси…
Только все это было.
В веселом купе, ставшем вдруг неуютным,
Немое безмолвие вдруг наступило.
Недвижно сидели. Неловко молчали.
Оса залетевшая нудно жужжала.
Размеренно-сонно колеса стучали,
Да в такт им бутылка слегка дребезжала.

Небо над ним так сине,
Как только бывает летом.
Хоронит женщина сына
На тихом кладбище этом.
Ей, до сих пор не понявшей,
Как пуля в сердце – навылет.
В глазах, от засухи впавших,
Скорбь вековая стынет.
Растрепались пряди седые,
Губы дрожащие что-то шепчут…
Рядом друзья стоят и родные,
Держат под руки, за плечи.
Пахнет сырою глиной.
Кто-то надрывно стонет.
Хоронит женщина сына —
Сердце свое хоронит.
Еще одна у ограды
Встала, изнемогая.
Горе другое рядом.
Рядом – тоска другая.
Обычней – эта картина,
Горе поменьше ростом.
Просто не было сына.
И мужа не было просто.
Так и осталась одною,
Как деревце у погоста.
Жизнь прошла стороною.
Жизни не было просто.
Но боль-то ее слабее,
И к ней сочувствия нету.
Да разве сравнишь обеих
В скорби – и ту и эту?!
Той, одинокой, проще:
Теряет, чего не имела.
Зря она плачет и ропщет,
Если жить не сумела.
Тоску ее и угрюмость
Горем и звать-то стыдно.
А все же, если подумать…
Нам ведь его не видно…

Скорбь, и боль, и радость, и утеха —
В том, что называю словом «я»:
Центра центр, росток в ядре ореха,
Сердцевина, суть и истинность моя.
То, что главным будет, есть и было
(Скажем, против правды не греша).
Что же это? Жизненная сила?
Сердце? Мысль? А может быть, душа?
Но, лучами так меня заполнив,
Что себя не мыслю без него,
Светит «я», как маленькое солнце
Во вселенной тела моего.
Ну а вдруг бы, просто не заметив,
«Я» другое втиснули в меня?
«Да» и «нет» смогла бы я в анкете,
Да и в жизни тоже поменять.
Пробудив неведомые силы,
Все пути иначе бы прошла.
Может, даже стала бы красивой?
Может быть, удачливой была б?
Но при всем желании поправок
За свое мучительно стою:
Горькое до боли, как отрава,
Это «я» одно имеет право
На любовь и ненависть мою.
Этим «я» с другими я общаюсь.
Сколько их! Будь злы или добры,
Каждое галактику вмещает.
И, как я вокруг миров вращаюсь,
Вкруг меня вращаются миры…

Беседы острый поворот —
И все погибло. Я убита.
И спать ночами не дает
Мне нанесенная обида.
Ведь знаю: я была права.
Хлестнули зло, несправедливость,
И в сердце резкие слова
Шипами кактуса вонзились.
Лишь мысль, сознанье теребя,
Совет дает: «Утешься! Что ты!
Пускай обидели тебя,
Не ты обидела кого-то!»
Да, это легче.
Только зло
Заставит вспомнить даже малость,
Не только что произошло,
Но что и подразумевалось.
А мой ответ совсем не тот,
Я не была готова к бою…
И чувство горечи растет
И заслоняет мир собою.
И беспрерывно с этих пор
Свою обиду, хоть и прячу,
То разжигаю, как костер,
То, как культю больную, нянчу,
Как будто я должна растить
То, от чего мне так тревожно.
Но если трудно все простить —
Забыть и вовсе невозможно.
Себя жалея и любя,
Я и сама могу споткнуться,
Но отчего-то на себя
Все забываю оглянуться.
Характер свой не изменя
И сложный нрав не укрощая,
Я забываю, что меня
Все время кто-нибудь прощает…

Да, всем торговали на Старом Арбате:
От туфель до штор, от икон и до платьев,
С улыбкой лукавой глядели матрешки,
А дед продавал деревянные ложки…
И был он какой-то и жалкий, и ветхий,
Глаза покраснели, слезились от ветра,
И в них безнадежная грусть и печаль,
А на груди – «За отвагу» медаль
Напоминаньем о прошлом далеком
Глядела на мир, как единственным оком.
И вот старика свысока, словно барин,
Небрежно окликнул раскормленный парень:
«Послушай, отец, мне не ложки, а дай-ка
Вот эту свою боевую медальку.
Теперь уж носить ее долго не сможешь,
В могилу с собой не возьмешь, не положишь.
Я мог бы купить и другую любую:
Ты видишь, наградами всюду торгуют,
Но мне по-людски тебя искренно жаль.
Так сколько ты хочешь за эту медаль?»
Окинул старик покупателя взором,
Исполненным горьким и гордым укором,
И тихо ответил: «Других не корю я,
Но этой медалью своей не торгую.
Была в моей жизни она лишь одна,
Но цену ее оплатил я сполна.
Ты знаешь, сынок, если только всмотреться —
Осколок под ней у меня возле сердца.
Сроднились все трое за сорок пять лет.
И мне, голубок, разлучать нас не след…»
И грустно шепнул, опираясь на палку:
«А мне тебя по-человечески жалко…»