Лариса Захарова - Мера любви. Избранное

Два сына и муж у нее похоронены,
Пьет горькую зять, а внучонок в больнице…
Идет отрешенная, потусторонняя,
И слезы дрожат у нее на ресницах.
Но вот машинально она протянула
Руку слепому, идя через улицу,
И снова глубоко и тяжко вздохнула,
И горе заставило плечи ссутулиться.
Свои огорченья ее обступили,
И нету с тяжелыми мыслями сладу.
Барьером чужую беду заслонили —
Судьбу человека, идущего рядом.
Но, черную зависть душой ненавидя
И спутницы ветхой сжимая запястье,
Все ж думает он:
«Эта женщина видит.
Есть ли на свете большее счастье?»

Всех критикует дядя Авдей,
Послушать его – похоже,
Что он не любит всех людей,
Что он терпеть их не может.
Геройски сражался он на войне,
И в заслоненной годами дали
Хранятся подспудно, на самом дне
В сундучке ордена и медали.
Мальчишке, что вечно в футбол гонял,
Грозит для острастки палкой.
Он вынес когда-то его из огня,
А сам пострадал от упавшей балки.
Отдаст последнее:
– На, возьми!
Таков уж характер его особый:
Живет, не умея ладить с людьми,
И только на подвиг для них способен.

Отмечаю печальную дату —
Мой день рождения и юбилей.
Вспоминаю, что было когда-то,
Принимаю любимых друзей.
Мои гости хмельны и сыты,
Веселится и шутит народ,
А с экрана певец знаменитый
Гурилевскую песню поет…
Ямщику одиноко и скучно,
Мучат бедность, обиды, тоска…
«Колокольчик гремит однозвучно,
И дорога пылится слегка…»
Строки те я твержу до рассвета,
От волненья почти не дыша,
И на песню старинную эту
Отзывается болью душа.
И опять растревоженной ночью
Я кричу и куда-то бегу,
Снова песня мне беды пророчит,
И набатом звенит и грохочет
Колокольчик в бессонном мозгу.
Хорошо, что родные уснули,
Что не все им поведала я:
Словно пчел растревоженный улей —
Беспощадная память моя.

Мы в теплушке. Весь мир словно вымер.
В духоте, в тесноте, как в гробу,
По этапу везли во Владимир
Мы тюремную кашу – судьбу.
И в бомбежках военного года
Мы о страхе забыли давно:
Если отняты честь и свобода,
Если кличка дана – «враг народа», —
То теперь уж не все ли равно…
Вновь сирена пронзительно воет,
Открывается с лязгом вагон,
Слышны вопли и брань…
Под конвоем
Нас выводят на грязный перрон.
На расстрел? Вновь в тюрьму?
Или – роздых?
Нет, о будущем думать невмочь.
Как пьянит неожиданный воздух!
Как шатает морозная ночь!
На вокзале привычно и ловко
Изможденных, стоявших едва,
Словно вещи, заткнув в упаковку,
Как нас втиснули в эту кладовку
Общей площадью метр или два?!
Что ей наша тоска и усталость!
Насмерть сдвинула наши тела,
Безразмерной кладовка казалась,
Девять женщин в себя приняла…
Нерушимое воспоминанье —
Как стоим уплотненной гурьбой:
Падать некуда в общестоянье…
И невольно, теряя сознанье,
Подпираем друг дружку собой.

Старушка-профессор, страдая падучей,
Почти умирала, лишаясь сил,
Стоять среди нас – было самое лучшее:
Падением обморок ей не грозил.
Как жаждали хлеба пустые желудки,
Иссохшие губы молили: «Воды!»
Вот так простояли мы
чуть ли не сутки
В немом ожидании новой беды.
Формально же – не было истязанья,
Противозаконных его примет;
А если пытка была без названья,
Считалось, ее действительно нет.
Контрастом к бывшим словам привета
«Доброе утро!» – звучало для нас:
«Вы не в санатории!»
Фразу эту
Нам повторяли тысячи раз.
Чикаться, что ли, с «врагами народа»?
Изменников Родины – расстрелять!
У них отобрали только свободу,
А надо было и жизнь отнять!
Вдруг чашкой разбитой печаль раскололась,
И средь несчастных измученных тел
Девушки юной вырвался голос
И гурилевскую песню запел.
Вот в Таганке нам петь запрещали,
Но сейчас за массивной стеной
Надзиратели враз замолчали,
Не бранились уже, не кричали,
Не стучал сапогами конвой…
Пела девушка – ангел Господень,
Арестантка – такая ж, как мы.
А была незаметною вроде,
Но, стесняясь слегка при народе,
Поняла вдруг, что голос – свободен,
Неподвластен режиму тюрьмы.
Словно выйдя из адова круга,
Мы старались тоску превозмочь
И, с трудом обнимая друг друга,
Уже верили: кончится ночь!
Молодели душою и телом
И шептали:
«Мужайся! Держись!»
Улыбались…
А девушка пела,
И волшебные звуки неслись…
Ну а время текло своим ходом,
И маячили где-то вдали
Воля, солнце и синь небосвода,
Но, как символ былой несвободы,
Те минувшие тяжкие годы
Эту песню для нас сберегли.
Они молодость нашу промчали,
Ну а старость – совсем не легка.
И бессмертный ямщик, как вначале,
Все поет и поет о печали,
И дорога пылится слегка…
В его пенье мне чудится снова
Звон далекий в бессонном мозгу,
Но спадают былые оковы…
«Колокольчик» люблю Гурилева,
Только слышать без слез не могу…

Я в ожиданье всю ночь не уснула,
Вся в мыслях о прошлом, былом,
Вот и еще опустели два стула
За нашим печальным столом.
Стареем, уходим – подчас неприметно,
И к нам беспощадны года.
Как люди – мы все, разумеется, смертны,
Бессмертна лишь наша беда.
И пусть мы грустим в долгожданный наш вечер,
Но дружбы у нас не отнять.
И тихо сияют зажженные свечи,
И светятся лица от радости встречи,
И мы молодеем опять.
Нет, доброта у нас – не с кулаками,
Коль надо – поможет любой.
До вздоха последнего – мы могикане,
Сплоченные общей судьбой.
Нас всех согревает тепло и участье,
Сознанье, что все мы друзья.
Сильнее, чем горе, – великое счастье,
Единая наша семья.
На трудном пути пусть всегда вам поможет,
Кто не однажды любому помог,
С кем были мы нашей судьбою похожи,
Кто был, как и мы, репрессирован тоже.
Вторично воскресший и праведный Бог!
Да, наши ряды с каждым днем все редеют,
Но дружба у нас – до последнего дня…
Когда ж за столом и мой стул опустеет —
Добром помяните меня…

Отряд защитников страны
Так неуклонно убывает…
Осколки умершей войны
Их постепенно убивают.
Прошли вы бури и бои,
Вы шли на подвиг, смерть и муку.
Я вам, ровесники мои,
Сейчас протягиваю руку.
Да, сердце чувствует вину,
Что не сражалась с вами рядом.
Не уходила на войну —
Она пришла, с доставкой на дом.
Фронт сам пришел. На то война.
Я в час жестокий и суровый,
Как вы, была опалена
Огнем боев сорок второго.
Сражаться вам пришлось, а мне
Не довелось – не воевала.
Я не стреляла на войне,
Я ваши раны бинтовала
И, старая, на старых вас
Смотрю с тревогой и любовью,
Все было общее у нас —
Сроднились возрастом и кровью.
Нам всем навеки суждена —
Хоть долго жить или недолго —
Сидит, проклятая, война
В сердцах зазубренным осколком.
Теперь – уходим. Потому,
Что так положено в природе.
Уходим мы по одному —
И вместе все-таки уходим.
Но мы уйдем не без следа,
И будет то уже неплохо,
Что вместе с нами навсегда
Уйдет военная эпоха.
И рады мы землею стать,
Чтоб, бед не ведая на свете,
На той земле смогли играть
Спокойно маленькие дети…