Юрий Зафесов - Ячея. стихи

Друг Володя, едва ли
смысл исканий в борьбе.
Умных у умным послали,
а меня, брат, к тебе.
Нас никто не торопит,
посидим, помолчим.
Наш окраинный опыт
для неярких лучин.

Но и в отзвуках битвы,
во хмелю и в поту,
мы не помним обиды
за свою темноту.
И не жаждем отмщенья
за безмолвные дни.
Мы лишь гул возвращенья
убиенной родни.

Пурга звенит, как саранча,
через луга перелетает.
Горит фамильная свеча.
Свеча горит, но воск не тает.

И. занавешивая тьму,
звенят связующие цепи.
И жутко, мама, одному
в пустом дому – в фамильном склепе.

И горько думать по ночам,
что никогда на свет не выйдет
подслеповатая печаль.
что дальше осени не видит.

Прольется сумрак
в грифельный рисунок,
надломит ангел белое крыло.
От сосунков у пламенных форсунок
восходит в мир тлетворное тепло.

И человечек маленького роста
бежит на свет, не удаляясь прочь.
Зевает Сфинкс у каменного моста.
И женщина – одна – выходит в ночь.

И точит время
червь-первопроходец,
в тележный скрип поверженную ось.
Гневится Марс.
Бадья летит в колодец
и прошивает облако насквозь.

Живущий в пору перемен,
истертый жизнью в наготу,
понаблюдай из квашеной капусты:
вот ручеек, как Цицерон.
катая камушки во рту,
возвысился в ораторском искусстве.

Вот зоревые снегири
на вербе в дребезгах зари
торжественны, как в храме самураи.
Вот на седые валуны
опустошают пузыри
хохочущие пьяные сараи.

Жующий свой нелегкий хлеб,
гляди, как щурится, сомлев,
бездомный пес по кличке Аристотель.
Он охраняет свой скелет.
Вот светляки влетают в хлев,
а будущее светится в истоке..

Испивший огненную сушь,
неси сверзающийся нимб
в заклад распоясавшемуся сброду.
Мы что имеем – не храним.
Вон Пик Вселенной, а под ним
порода, изолгавшая природу.

Помраченье мне путь означало,
когда шла ты по сходням к воде.
И молчание, словно мочало,
повисало на банном гвозде.

Пар крепчал, отдавала печурка
жар камням – скорлупе черепах.
И слепая голодная щука
целовала твой огненный пах.

Ни Бодлера ни помня, ни Рильке,
вслед тебе я глядел, как дурак.
И – дерзнул, и – шагнул из парилки
прямо в брезжущий брызжущий мрак.

Бродит солнце в осеннем саду,
ветви вишен мерцают кроваво.
Я к тебе непременно приду,
как придет ко мне грозная слава.
Я увижу её на просвет
и, багровые комья роняя,
подарю тебе терпкий букет
из деревьев, что вырвал с корнями.

В житии прогорклом и погаслом,
старый К и ренск – мой спасенный рай.
Я умел испортить кашу маслом,
всё во мне творилось через край.

Дед Мелетий, не гневись на внука!
Я на твой покой не посягну.
Мне доступна поздняя наука
собирать по крохам тишину.

В сквозящем заполночь листе
печаль истаявшего лета.
Я стану видеть в темноте,
устав от недостатка света.
Я первый снег переживу,
я доживу до новой грёзы,
уже струящейся по шву
во тьму дымящейся березы.

Этот ночной паром
фарами озарен.
Вырублен топором
из череды времен.

Глухо плывет в туман.
Был, а уже и нет.
Словно в пустой карман
кто-то просыпал свет.

В каком году, в каком-таком бреду
ответное возникнет «кукареку».
Я улицу никак не перейду
ведь мне она напоминает реку.

Река… строка… непостижимо дно.
На дальний берег я гляжу подолгу,
поскольку там горит твоё окно,
но я, как ветер, в поле верен долгу.

Долги, долги! Нова моя тоска.
Напр я жена весны спинная хорда.
Течет река, свинцовая река,
она безмолвна после ледохода.

Текут века. Крепчает звездный хор.
Мелькают миги. Наступают сроки.
И вот горит не бакен, светофор,
смешав непримиримые потоки.

Прости, мой друг! Тоскою обуян,
влекусь душой к границам и заставам.
Ведь улица впадает в океан,
смыкаясь за спиною ледоставом.