Галина Болтрамун - Стихотворения

Алчет прока субъект от объекта,
стращает и увещевает,
его малодушия вектор
к душегубству наклон сохраняет.

А менторы душеспасенья
пикантны в разгар вакханалий,
и что-то из телодвижений
проглядывает каннибалье.

Не скажет ни скальпель, ни лира,
где больше размах трагедий:
в глубинном мозгу Шекспира
иль в банальнейшей костоеде.

Я стою на позиции силы,
Что мозг расщепляет в ночи,
Изнуряет систем стропила,
Нянчит выводки саранчи.

Я стою на позиции силы,
Что дразнит медовой рекой,
Предвещает то мор, то Мессию
И уводит генезис в отстой.

В ее тупиках – ненастье,
За посулом – удар глухой.
Под вопросом мое соучастье,
И тревога всегда со мной.

Жестокость ее известна,
A цель никогда не видна;
Всему выделяет место —
Жилье без покрышки и дна.

На грани разрыва жилы.
Но, вспышки эмоций смирив,
Я стою на позиции силы,
Бот юдоли ведущей на риф.

Беспредметные знаки, подшитые маревом кущ,
опылявших тоску на пути от Эдема к Содому,
проступают на фоне, что каждой эпохе присущ,
в минуты смещенья, изгиба, разрыва, надлома.

Это символика не воплощенной страны,
к низкопробности плоти и пикам оплотов ремарки.
Что было когда-то безграмотным культам сродни,
действует как новомодной культуры напарник.

Социальных научных утопий казенный ранжир
запылен демагогией доисторических былей,
а в молельном дыму изъявляется давний кумир,
чередует улыбки ребячливости и рептилий.

Техногенные мышцы отчаянно тщатся замять
экспансию не адекватных прогрессу значений,
а вехи прогресса заочно повернуты вспять,
где первичная глина не тронута для сотворенья.

Беспредметные знаки – эгида, причастие для
грядущих на зов новоявленного Эвереста,
там возводится четырехмерная ввысь колея —
выйти из зоны затоптанности на бесследность.

Первозданность курирует данностей самораспад,
рядом несозданность благоухает блаженством.
Греховных надежд разлетающийся звукоряд
дирижируется с неземными замашками жестом.

Все отдано силе драконьей,
от девичьей белой кожи
до тяжелых дедукций в умах.
В бастионе содружество бестий
вечерами в лекарственных ваннах
заговаривает кошмар.

Единицы различных статистик,
практиканты дремучих нотаций,
звенья родственных уз и цепей
влюблены во все виды неволи
и любовно себя размножают
под сенью поветрий и плах.

Все отдано силе драконьей,
вердикт – безапелляционный.
И все ж – осиянности росчерк…
О Боже, как непостижимы
светосилы Твоих интенций:
не раня, насквозь прожигают
третий глаз и шестое чувство!

Из мира фальшивых господ и коснеющей черни,
Который под флагами тьмы и бессилья распластан,
Его привели вознесенные злостью ступени
В эмпиреи, где он над своими фантомами властен.

Воля рубит очаг, родословное потное древо.
Максимы кормятся кровью, как хищные звери.
О светлые братья – химеры, сподвижники – где вы?
Заратустра в экстазе победно считает потери.

Тернистые плевелы дарит земля, а не зерна
Восставшему, в ком культивирует вечность ожоги,
Кто, сбросив богов со счетов и щита, вероломно,
Не в ногу со всей эволюцией ходит под Богом.

Жестко спрессована доля до мудрости шаткой.
Между строк – ясновиденья и ослепления всхожесть.
Сверхбытие принимает лишь крупные взятки:
Кредо конфессий, инстинкт выживания, совесть.

Белокурая бестия. Пропасти чадо? Зенита?
Стоградусной кровью забрызганы пустоши сердца.
Сверхчеловеческое к нелюдскому прибито.
Какая-то цель оправдала безумие-средство.

Отодвигая объекты
(ватаги химер),
осязает харизму негаций
герой-глазомер.

Зрачки отбивают атаки
цветастых тел,
волнующую разверстость
берут под прицел.

Втирает очки, рисуясь,
материя-лжец.
Кто нечто, помимо бездны,
видит, – слепец.

Вызревающий в недрах пучин элемент
Исподволь жжет пасторали,
Леденит безголовую гидру газет,
Основы любви и морали.

На костях гуманизма, культур, деспотий
Взойдут молодые чужбины
И то, что предельнейшим злом освятит
Новоявленного господина.

Из круч потешающихся сверхудач
Низринутся молнии копья,
Истребят обездоленной слабости плач,
Напомаженное преподобье.

Бесследно развеются слезы и прах
Жалких творений из глины,
Этой пыли не будет на глыбах-ногах
Чистоплотнейшего господина.

Где-то в далях уже начинается смех
Над инвалидностью стада,
Споткнувшимся будит кипенье прорех
Бесчеловечная правда.

Переплавится в мелкозернистую муть
Кумиров и фей мешанина
При попытке в сухие глаза заглянуть
Богоборческого господина.

Охмеляются счастьем преступности па
Того плясуна на канате;
Не он, а внизу, распластавшись, толпа
Познает Молоха объятья…
……………………………………………
Только безмерность способна быть.
Всё с тремя измереньями сгинет,
Включая орбиты, где мечется прыть
Исключительного господина.

Ударные молнии ярко блестят за спиной
титанического диверсанта;
это вас поведет к самопревосхожденью герой,
полдневные братья. Воспряньте!

Над клочьями нимбов и плоти поднимется высь,
затихнет больное дыханье.
Пучком дифирамбов ступает янтарная рысь,
вьется шлейф экстремальных миганий.

Гром – адвокат сокрушившего нормы истца,
радуга – путь к обновленью;
каждый смелый за то, что он сын своего отца,
пройдет по ножам к искупленью.

Мечи воли к власти прорвут оборону мольбы.
Лишь огонь домоводство лечит!
Это ваши с изнанки зари выступают гербы,
о братья, исчадья-предтечи.

Закалялись молчание-золото вянущих будд,
серебряный слог златоустов,
когда, разметав человечности утлый сосуд,
так говорил Заратустра.