Владимир Ильичев (Сквер) - Строк-н-роль

Богомерзкие веганы —
настоящая орда,
зеленеют с ними страны
и пустеют города!

Ешьте мясо, пейте смекту.
Что ещё за «свой укроп»?!
Не вступайте, люди, в секту,
я сказал – идите в шоп!

Я повстречал её в начале девяностых.
А потерял её к исходу нулевых.
И пусть работает любовь от переносок,
но мне технический стал нужен перерыв…

Смотрю афиши. Там она. Она там дважды.
Смотрю поближе. Показалось… Ни одной.
А Жора-дворник мнёт рекламу распродажи
и возвышает кучу сора надо мной.

Я буду ждать, я буду жить под этим стендом,
почти такой же план-проспект, что и не ждать.
Она жива, она причислена к легендам,
но там, в начале, нас… кружило… время-тать.

Не сбейте вещи с толку – именами,
им тесно в конфронтации имён,
они и так тоскуют между нами,
а мы ещё и паспорты суём.

Не надо. Понимайте ценность вещи —
планета это, глобус, или мяч —
и ладно, и уже вы их нарече…
Не делайте табун загоном кляч.

«Какая долгая зима…» —
сопит обиженное племя,
и получает, задарма,
буквально завтра – завтрак-март.

«Зачем же время так летит?» —
грустит народ, напитки пеня,
и предвкушает впереди
обед горячий. Задарма.

«Ой, лета не было совсем» —
грешат под ужин дармоеды.
«Ой, скоро долгая зима» —
и предлагают сала, впрок.

Спасибо, жирного не ем.
Буквально послезавтра лето.
А лето – тёплая корма.
А осень – самый лучший кок.

Корабль времени идёт —
не сомневайтесь, верным курсом,
когда, зачем, и что грядёт —
не бойтесь, в курсе капитан.

Стою, жду солнца на корме,
едва из трюма, весь покусан.
Идите, солнышки, ко мне.
А нет так нет, сидите там.

Если в солнце летят тряхомудии —
я союзен с горящими брызгами,
я стою при ответном орудии…
Не прощу никому ничего.

Караульте меня в графомании,
в эпигонстве ли, в злом анархизме ли,
но секите, что я на задании,
с лучезарной на пальце чекой.

Приезжая «няня» в хиджабе – убила девчонку
и вышла с её головой на просторы Москвы.
Вам стало до ужаса горько… Откройте сгущёнку.
А сколько голов за неделю отрезали вы?

Цыплячьих, куриных, телячьих, коровьих, слоновьих —
какой там у ваших «традиций еды» аппетит?
Нормальные термины – «стадо», «скоты», «поголовье»?
Вот гостья в хиджабе на вас точно так же глядит.

Глядит через нормы свои, через призму традиций,
не важно – рассудок помят или вера светла,
убила зачем-то – и этим, похоже, гордится.
Но вы же гордитесь культурой мясного стола.

«Не надо приравнивать к нам неразумных животных!» —
поди зарычите вы гневно. А я соглашусь.
Проглоты ресурсов – земельных, воздушных и водных —
отнюдь не животные. Вы! И ваш бог Урфин Джус.

Мне жалко девчонку. Я плакал (без твёрдого знака).
Молился о детской душе – на своём языке,
который всегда, абсолютно для всех одинаков,
пока не идёт рыба-власть по спокойной реке.

Вертлявая плоская власть, солитёрная погань,
за ней – экономик, политик, религий косяк,
где всяк разумеет и Бога, и Урфина-бога,
но Урфину-богу перечить решает не всяк.

Перечить удобно тому, кто незлой и незримый.
А Урфин – реально строгающий общество дед,
поэтому бог – это он, генерал агрессивный,
над вами, солдатами, с горькой ухой на обед.

И с чёрной икрой осетровых. Ведь вы же достойны
лишать незначительной жизни бессмысленных рыб.
Они же не смогут вести благородные войны.
Они же не скопят бумажных и войлочных кип.

Косяк вас питает собой, сотни лет, ежедневно,
дубовые мысли дрожат, солитёром кишат.
«Не надо мешать всё в одно!» – зарычите вы гневно.
А я вам отвечу, что надо, и буду – мешать.

Толстой говорил, повторяет серьёзный Задорнов
(а Уголев, Конев и Менский – научно кивнут):
пока вы смакуете трупы, ведомо, позорно —
вы пряник мясной для червя, перевитого в кнут.

Человечество очень похоже
на поймавшего кайф соловья,
что запел, а прерваться не может,
льёт и льёт, полюбил сам себя.

Замаячили басни Крылова,
не свернуть бы на песенный лёд,
месяц март, искупаться – хреново,
заверну-ка назад… льёт и льёт.

Человечество очень похоже
на поймавшего кайф алкаша,
что запил, а прерваться не может,
обречённая синька-душа.

Надо делать какой-нибудь вывод,
типа «сам я всю зиму не пил»
или «птице отчаянной – вива!»,
Ладно. Я типа спел и пролил.

Обычное дело: гроссмейстер дал крен,
накрылся доской, заорал «Ухи-ухи!»,
и в этом помог ему друг-джентльмен,
одетый в похожем гроссмейстерском духе.

Обычное дело: лохмейстер взял дзен,
обрёл свет и проигрыш свой (брюки тоже),
и в этом помог ему толстый Доцент,
бродяга и вор с отвратительной рожей.

А шахматы были двух разных цветов…
А шахматы били друг друга нещадно…
Я «белый». Но «чёрного» бить не готов
(готов – только если он мне припечатал).

По-разному было. Случалось, играл
и я в эти якобы умные игры,
доской получал, «Ухи-ухи!» орал,
спасали, бывало, заморские тигры.

Нет разницы – кто я, во что я одет,
какие пигменты – в твоей тёплой коже,
врубись в парадокс: темнота это свет —
пока для тебя самого свет возможен.

Проникнись феноменом: свет это тьма —
пока для тебя они врозь, а не вместе.
Гроссмейстерам счастья – не надо ума,
уже всё по-умному сделал Богмейстер.

А скорость понимания быстра ведь,
Макларена, пожалуй, побыстрей:
достаточно всего на миг представить
себя одним из них – лесных зверей.

Лисой, медведем, рысью, белкой, волком…
На выбор, там любой – мудрее нас.
Пока мы в шопе кланяемся полкам —
зверьё живёт как Боженька подаст.

И, если бы не мы, лесная щедрость
не знала бы ни сроков, ни границ.
Пока нам продавщица Ада чек даст —
психолог Рая им предложит блиц.

Вы скажете: у нас же медицина!
Вы скажете… Разносчики… газет
и пропасти комфорта, made in China.
«..in Russia», да? Различий сильных нет.