Лазарь Соколовский - C Ближнего Неба

Нет, роман не кончается, не
убывает подпитка ни сверху
и ни снизу – куда Сатане,
старичку? Только стряхивать перхоть

да в припадке дешевых острот
на прощанье косить под героя…
Эволюция наоборот —
ФСБэшным отлаженным строем:

– Рассчитаться на первый – второй! —
квадратные плечи и скулы.
Все сначала: Пилат, Крысобой
и чудак молчаливый, сутулый.

Пора ли плакать… ликовать…
Империя ушла? едва ли?
куда идти? чего искать? —
недоросли, недострадали?

Опять духовную нужду
прикрыть тряпьем материальным…
утрачен ритм… – А вдруг найду
пусть не заслуженно – случайно,

весенний подновляя крик
и Апполонову квадригу.
Как говорится, все из книг,
и я опять листаю книгу,

ту, первую, где между строк
следы моей судьбы и общей,
что пробуждал какой-то бог,
над чем пророк какой-то ропщет

Что в тьме времен провидит он
помимо мартовской капели,
где отзовется Вавилон
не во врагах – в самих себе ли?

В дареном чуде слов и нот
увериться б, как Савл в дороге,
что все к гармонии идет…
Два лучших голоса – помога?

Чего еще?.. К земле влеком
в последних заморозках мая,
цветут черемухи рядком
повдоль реки – ликуй, Исайя,

хоть краткий миг, покуда край
не выдохся в тоске зеленой,
едва намеченной, копай
родную почву по закону

природы же, упрямо сей
разумное неторопливо,
всей прожитою жизнью, всей
непрожитой ликуй, гневливый,

предупреждая от оков,
что только сбросили играя —
и сызнова?… Народ таков,
каков он есть – ликуй, Исайя!

Другой даст неизбывный плач,
пока ты грезишь про Мессию,
чтоб хоть чуть-чуть дрожал палач
в притихшей засветло России…

Проходит все, но все ль пройдет,
когда борьба – стезя святая?..
Копай постылый огород,
усталый раб, – ликуй, Исайя!

Увы, дергач, пророк не врач,
особенно в предгрозовые,
ему доступен разве плач —
вся жизнь твоя, Иеремия…

Когда опять нам исполать
пускаться в сталинские злые,
вдохнув глоток свободы – лгать
отвыкнув?..
Плачь, Иеремия!

Уже пастух присел на двух
скамьях: диктатор и вития —
что ж мы молчим? имперских дух
по сердцу?
Плачь, Иеремия!

От старых стен привычный крен
«ломать не строить» – крепче выя?
Навыворот – какой-то ген
в нас странный…
Плачь, Иеремия!

Как на пари, приотворив
глаза, внять сказкам про батыев?
Враг не во вне сидит – внутри,
в тебе же…
Плачь, Иеремия!

Куда ж страну – опять в войну?
Сомкнемся мертвые? живые?
Ведь главное – поднять волну,
а дальше…
Плачь, Иеремия!

Слова лишь отзвуки игры
кровавой, улично-дворцовой,
истерлись ижицы, еры —
чтобы опять начать по-новой?

Ужель не выдохлись круги
всенепрощающей природы,
и наших смут? Кругом ни зги…
мы снова ищем в переводах

лазейку выхода – глухи
и строки красные, и нравы,
опять ввалиться от сохи
в соблазны те же и подставы…

Мой Бог! кто из сидельцев прав
в чреде смирений – революций?
Я убираю книгу в шкаф,
чтобы забыть? или вернуться?

Сойдет погожая весна
и долгожданный ветер свежий…
От двух скитальцев тишина,
и мир все тот же, мы все те же

простыми, грешными людьми.
Изменит что чреда иная,
как ни ликуй, Иереми…
как ни зайдись в слезах, Исайя…

Где прежние годы? где весны мои?
ворота в природу взаправду открыты?
И будто в ответ мне гремят соловьи
в Донском, где оплаканы судьбы и сбиты

на встречу потомкам? на суетный тлен?
на жалкие свечки в бумажных букетах?
Не знаю… но рвется сирень из-за стен,
и это бушующей жизни приметы,

как пряная, ливнями пьяная водь,
ломающая колеи и маршруты,
как еле прикрытая буйная плоть
студенческой стайкой спешит к институту,

сквозь свежую листвень текут светлячки
от солнца и пляшут по рельсам трамвайным.
И как я ни грустен, теряю очки
от этой весенней и девичьей тайны.

Спокойно б двоякое шло торжество,
как вечный покой или вечное бденье,

но где взять предела того и того,
особенно в майский пробег совпадений,

когда настигают не браки – брачки,
ничуть не сбивая нам скорби о близких
ушедших. Я снова теряю очки
в сиренях, процветших среди обелисков.

С чего начать… июнь сухой
уже зашел за половину,
взметнулся первый травостой,
я распрямился, как рябина,

прочнее, вроде, в землю врос,
испив сиреневую влагу,
прикрыв измучивший вопрос
зеленой дробью винных ягод.

Ах, лето, лето! как я мог
так поглупеть, приняв за чудо
кружавчатость морковных строк,
взметнувшихся, как из-под спуда,

что показалось – сам воскрес!..
Все это отдавало фальшью:
преобразив травинку, лес,
природа покатила дальше

в свой нескончаемый поход,
в дремучие метаморфозы —

я лишь застыл, разинув рот,
на снизку рифм роняя слезы…

Пусть огрызнется мир иной
чредой карманных революций —
сорваться с ней нам не дано,
возможно только встрепенуться

и, сбросив собранную кладь
чужих и собственных поверий,
пытаться детям передать
следы поверженных империй…

История не склад, не бал —
росток любви сквозь грохот пушек,
и если сам не добирал
в алчбе – несчастьями обрушит.

Круг завершивши вековой,
герои спрячутся в былины…
С чего начать… июнь сухой
опять зашел за половину.

Увы, иначе мы растем,
труднее, медленней мудреем,
природа прет своим путем —
нам хоть стремиться вслед за нею…

Златым кольцом – возвратный путь
истории – и мы по храмам
отправились, раскинув рамы
(приворожив погоды ртуть)
души, уставшей от бедлама

чужого – своего… Поля
заросшие пленяют дурью
(смотаться ли?..) и хмурый Юрьев
напоминает: у руля
все тот же кормщик, что до бури.