Владимир Берязев - Моя ойкумена. Том второй. Поэмы

Встречные стрелы
Как чайка кричала сынам Оэлэн,
Как сойка кричала:
– Накличете только набеги и плен!
Найдите сначала…
Найдите сначала себе нукеров,
Пусть верные стражи
Хранят ваш очаг, кобылиц и коров.
Пусть недруги ваши,
Пусть ваши завистники знают о том,
Что бодрствуют слуги…
Хвост бычий для мух лишь сослужит кнутом!
Тень – выйдет ли в други?!
Как после отмстите за гибель отца?
Смертельна свобода!
Кто брата убил, тот пропал до конца
Для Степи и Рода.
Но братья угрюмо и молча ушли…
И камень скатился
К пригорку, где в желтой цветочной пыли
Бектер угнездился.
Соловых, как знойная степь, кобылиц
Он пас в полудреме.
…В молчании темном двух каменных лиц
Открыл он, что кроме…
Что, кроме погибели, нечего ждать —
Мглой застланы лица.
И ноги скрестил он, и стал причитать,
Скорбеть и молиться:
– Когда убивает друг друга родня,
Земля загнивает.
Ведь легче не будет вам жить без меня,
Зло не убывает.
Услышь, Тэмуджин, и подумай о том —
Ты брата теряешь.
Хвост бычий для мух лишь послужит кнутом,
А бич – ты ломаешь.
Хвост бычий – не бич. И товарищей нет,
Вокруг только тени…
Не рушь мой очаг, не твори ему вред,
Не тронь Бельгутея 8 8 Младший брат Бектера !
Я нынче для вас как во рту шелуха,
Ресница – под веком.
Стреляйте. Пусть смерть моя будет легка,
Как с горки телега…
Вмиг стрелы пронзили и спину, и грудь,
И в сердце столкнулись…
К становью, замкнув свой отроческий путь,
Мужчины вернулись.

Плач-проклятье Оэлэн-уджин
Снег пал на гольцы, и сорвалась звезда…
По лицам сыновьим
Увидела мать, что случилась беда,
Что кончилось – кровью…
В зловещем мерцанье плыла под луной
Халдуна вершина.
И плач Оэлэн за пиалой хмельной
Настиг Тэмуджина:
– С куском черной крови, зажатой в горсти,
Из чрева ты вышел!
Но разве ты слов «пожалей и прости»
Не знал и не слышал?..
Как пес, что изведал медвежьи клыки,
С распоротым брюхом,
Ты жрешь, разъярившись, свои же кишки…
Ты телом и духом
Впитал по наследству рыгающий гнев.
Ты коготь салбара! 9 9 Хищная птица
Ты – бьющий наотмашь оскаленный лев.
Безумье пожара.
Ты Танский удав, что глотает живьем
Застывшую жертву.
Ты демон, нависший над мирным жильем,
Ты – пропасти жерло.
Ты волк, нападающий в дождь и в буран.
Ты словно собака,
Что травит слепца, пламенея от ран,
Ты – выкидыш мрака!
Я древним заклятьем тебя закляну:
Умерь свою ярость!
Иначе совьют твои кости в плену
Короной архара.

Люди длинной воли
Когда поспевает кровавый раздор,
На снежной постели,
Месть крысой ползет сквозь Великий Простор,
Под свисты метели.
На право суда есть разбойный ухмыл
Толпы-росомахи.
На волю к победе – предательский пыл
И стадные страхи.
Дух стаи шакальей!.. Уж до дележа
Доходит держава.
А в юртах – угар, арака, анаша,
Вражда и расправа.
Лишь редкие воины живут вдалеке
Курений аилов:
Подвластны не княжей, не вражей руке,
А Степи, что силой,
Что клекотом битвы наполнила их
И сердце, и поле.
Прозвали тех воинов в селеньях родных
«Людьми длинной воли».
О, хищная воля, о, длинный полет
Над плавным безмолвьем!
В крови одиночек таится народ,
А в сердце сыновьем
Таится надежда, как семя горя
В суглинке незрячем:
Не сиры они и родились не зря
В молчании мрачном.

В крови одиночек таится народ…
Не лепо ли бяшет?!..
Не ведая брода, не лезьте в поход
За шубой лебяжьей.
Но правьте коня ради чести своей
И славы Отчизны.
Вы мать за курганом оставили, э-эй!
До свадьбы, до тризны…
До тризны, до свадьбы – не все ли равно —
Доскачемте, братья!
Пока не закисло в сосудах вино,
Пока без изъятья
Сквозь солнце проходят 12 гусей,
Как серые стрелы…
А Степь за курганами сгинула, э-эй!
Мы все еще целы.
Мы все еще целы, мы мальчики все,
Средь мглистого мира
Рассеяны, как по песчаной косе
Останки батыров.
Однажды, однажды промчится герой
Меж сопок окрестных,
Омоет останки водою живой…
И войско воскреснет!

* * *
Я начал нелегкую повесть сию.
Зачем? – непонятно.
Затем ли, что даже в себе узнаю
Родимые пятна.
Есть язвы на солнце, есть немочь борьбы
С отцом и страною…
И коль не уйти от мятежной судьбы,
То встану войною.
Да, встану войной встречь крамольной вражды,
Бесчестья и срама!..
А в прочем… прости меня, Боже. И ты
Прости меня, мама.
Наверное, вышел последний ресурс
Военного пыла.
Прости, приснолюбящий сын Иисус,
Россия простила
За все, что случилось, и все, что еще
Случится, быть может,
На муку был путь наш и в муках крещен,
Змей плоть нашу гложет,
А мы все сдираем наплывы корост
Раздоров и мести.
Берите! Всё ваше на тысячу верст!
Размерьте и взвесьте!
Вам надо Великий Курган раскопать,
Вы – Шлимана дети.
И вас легионы, готовых припасть
К усопшей планете,
К уснувшей планете березовых рек
И долгой метели.
Берите! Вам я говорю, имярек,
Вы нынче у цели.
Все ваше, что можно потрогать рукой,
Увидеть глазами…
А то, что очами, то, что душой,
Слезами, слезами?..
А то, что укрыто туманной фатой
В озерах и плесах?
А то, что за дальней зари полосой,
В злат-облачных косах?
В ласканиях травных, в печалях лесных,
В холмах лебединых?
А то, что во взорах до донца родных,
Родимых-родимых?..
Есть дивное диво пресветлое. Есть
Мерцание Слова…
Незрима невеста, что косу расплесть
Два века готова.
Невеста незрима, незрима она,
Как песня незрима,
Как город, чей колокол слышен со дна —
В ночь Третьего Рима.
Краса Ненаглядная!
Близости плеск…
Душа-Василиса…
В ней нега природы и образ Небес
В очах поселился.
Ей светом начертан таинственный путь
К венчанью с Владыкой.
Не дай Бог на это кому посягнуть
Средь Скифии дикой!..

Колодник
Дорогой сопутной поскачем, мой друг.
Пой, ветер дороги!
Пронзим и зари огневой полукруг,
И вечер пологий.
Гляди, позади обступает орда
Враждебных созвездий.
И где, не видать, голубая вода,
Да свежие вести?
Тот сыт, кто швырнет чуть подтлевшую сеть
С кривой ячеею.
Кто брата убил, тот не станет жалеть
О мире с роднею.
Один Тэмуджин. Только ветер и снег…
Бог Правды ни разу
Не встал за спиной. Ни коней, ни телег…
К скупому рассказу
Пора перейти от широких картин
Рожденья героя.
Один Тэмуджин. И чем дальше один,
Тем Небо суровей.
Узнав, что волчонок сменил на клыки
Молочные зубы,
Родня переправилась из-за реки
Для ловли-загубы.
Три дня и еще шесть провел Тэмуджин
В чащобах Бурхана,
В голодной тайге, при соседстве вершин,
Под шубой тумана.
У входа в долину и честь и родство
Дозоры забыли.
Гордец к ним попал, и на шее его
Колодку скрепили.
К седлу привязали… И в пору завыть
От гибельной скачки…
Свезли. Но в улусе поесть и попить
Без жалкой подачки
Не может колодник, что пес возле юрт.
И гонят повсюду.
А сами пируют, и песни поют,
И давят посуду.
Когда поутихла хмельная возня
В полночном селенье,
Распалась, багрово искрясь, головня,
Дотлела… А пленник,
А пленник все ждал, пока в дреме застыл
И страж его хилый…
Колодку ему на башку опустил
С отчаянной силой
И скрылся. Но берега только достиг —
Вслед топот стремится:
– Он вздумал, как пленный затравленный тигр,
О клетку разбиться!?
Сын крови, он хочет не славы – беды!
Не сказано разве:
Наш род вознесется на крыльях орды
В нойоны и князи.
Брат брату поможет и воину вой,
Чего б не случилось,
А имя, каким будет назван герой,
Поведает чибис.
И кто нам пророчит, что нищий беглец
И братоубийца
Поднимется выше, чем льдистый голец
Иль царская птица?
Он будет объедки у юрт собирать
От лета до лета!..
Умчались… Река продолжала сиять
Средь лунного света.
Умчались… Но ехал за ними один
Стрелок Сорган-Шира,
Себе и коню своему господин.
Ни хмеля, ни жира
Во взоре. Глядит – незнакомый валун,
Где отмель и тина.
Поближе… И что ж? – над водой не валун,
Лицо Тэмуджина.
– Ты скрылся в Онон, как бегун-стригунок
Под брюхо кобылы.
Ты чести искал. Но у змея ли ног
Где сыскано было?
Сожрут тебя родичи только за то,
Что резвый не в меру.
Их уж не загнать ни огнем, ни крестом
В могущую веру.
Как пыль под ступнею, ленивы они,
Заразны, как парша!
Лежи. Не продам. Ты повадкой сродни
Сынам моим старшим.
Скрывайся, несчастный, спасешься, дай Бог…
И тихо уехал.
Лишь цокот копытный над прахом дорог
Баюкало эхо.