Валерий Дудаков - Избранное

Не раз спасала ты меня,
Твое небесное терпенье,
Где взять поэту вдохновенье?
Лишь возле вечного огня.
Не зря любила ты меня,
Зачтется в срок твое смиренье.

Поэзии ток неясен иногда,
Она копится, как в листке вода,
То каплет, то прольется полной чашей,
И в строфах отраженьем жизни нашей
Прошедших лет проходит череда.

Светит солнце в Нафталане,
Пахнет нефтью, степью, серой.
Погружая тело в ванну,
Мы полны наивной веры,

Что исчезнут все болезни,
Все хворобы и невзгоды.
Нафталановые струи
Ловко смоют наши годы.

И мелькают в Нафталане
Эти дни, как сон, как одурь.
Я живу в Азербайджане,
Как восточный сонный лодырь,

Вечным пленником безделья,
Чередуя сон с усладой.
В гости ходят здесь поверья
С предвечернею прохладой.

За горами в шапках снежных,
Где запрятаны селенья,
Жил когда-то старец здешний,
Наслаждаясь птичьим пеньем.

Рифмой тихой, струйкой тонкой
В этом старце жизнь теплилась,
И его стихи негромко
Вдруг в меня переселились.

Это время наступает
И крадется в тихой дреме,
Незаметно покрывает
Сеткой мелкою ладони,

Опеленывает душу,
Заволакивает тело,
Мысли робкие, глухие
Пробираются несмело.

Разбудить бы надо разум,
Разомкнуть глаза скорее,
Строчкой быстрой, зорким глазом
Оглядеться веселее.

Отойдя от сонной ванны,
Распрямляясь понемногу,
Я прощаюсь с Нафталаном,
Собираясь вновь в дорогу.

Прикончен год, размолот дней черед,
В зазубринах душа, устала воля,
Не в радость жизнь, предчувствие гнетет,
Кружит бедой, сдавив виски до боли.

Душою пуст, хотя завяз в делах,
Я – старый дом, где голуби на крыше
И странное зверье на этажах,
А в глубине подвала бродят крысы.

Все возятся, роятся и пыхтят,
По темным тайникам ползут, по нишам.
Впотьмах уснувших птиц загрызть хотят.
Кричу во снах. Но кто меня услышит?

И зимний бред сменяет летний сон:
Под снегом поле в клочьях побурелых,
Чуть слышен погребальный дальний звон,
Нечеткий ряд друзей в накидках белых.

На снег ложится тень от фонаря,
Крюк в потолке, петля, лекарства склянка…
В мой старый дом, все двери отворя,
Друзья бредут бедой попасть на пьянку.

Скорей захлопнуть дверь, забить забор.
Снег дом занес, стволы деревьев голых,
Пусть в забытьи заснет замерзший двор,
Как и душа заснет до весен новых.

Раскрою дверь и выйду на крыльцо.
По крысоловкам темень глухо бьется,
И криком птиц нестройное кольцо
И мне и дому звонко отзовется.

Жесткой стенкой бетонка забора.
Черный лес. Белый снег. Редкий звук.
Шорох стертых полов коридора.
Всё опять затихает вокруг.

Я в больнице. Я в чистой палате.
Тишина. И молчит телефон.
Тихий час. Убаюкана в вате,
Вся душа погружается в сон.

Перерыв. Остановка. Заминка.
Время есть оглядеться вокруг.
За окном заметает тропинку
Снег, посыпавший поутру вдруг.

Сам себя поместив в заключенье,
Я готов видеть радость в простом —
В чае, сахаре, пачке печенья,
В двух воронах под снежным кустом.

Боже, Ты хоть немного послушай,
За заблудшей душой уследи.
Залечи мне и раны и душу,
Суету и болезнь изведи.

Помолившись, свернусь на кровати,
С головой одеялом накрыт.
Только завтра так резко, некстати
У окна телефон зазвенит.

До утра в июне душа в тоске,
Ясно: думай – не думай, все ж
Дней прошедших след сединой в виске
Затерялся – не разберешь.

Если б видел я даже в страшном сне,
Что грядет, то глух стал и нем,
А теперь весь бред наяву во мне,
Он несет безмолвье и тлен.

И не вижу в этом вины ничьей,
Выбрал сам тоску и печаль.
Камнем боль лежит на душе моей.
Жаль.

С февраля что ни день, то канатный шаг,
И не знаешь – прав иль не прав.
Черный крот забрался вовнутрь, как враг,
В клочья душу всю изодрав.

Бесконечно тянется день за днем,
За окном тихий дождь стучит.
Я в больнице, где сумасшедший гном
Днем и ночью «спаси» кричит.

Гном – моя душа и моя тоска,
Стонет он в коггях у крота;
Все, чем жил до этого – горсть песка:
Отворяй беде ворота…

Боже, дай же сна, чтоб спокойно жить,
Чтоб спокойно спать и дышать,
Черный крот последнюю жизни нить
Мне не сможет тогда порвать.

Тает тонкая дымка морская,
Солнце в мерном движенье встает,
Над широкой лагуной вдоль края
«Серениссима» утро зовет.

По волнам пробегает тропинка
От луча. Ветерок шелестит.
У гондолы чернеющей спинка
Чуть качнется, весло заскрипит.

Мрамор розовый Сан-Дзаккария
Утром ясным и светом омыт,
У фонтана пред девой Марией
Тихо, жалобно флейта звучит.

Это сон, что сейчас оборвется,
Это утро, что в память войдет,
И на флейту слегка отзовется
Та душа, что надеждой живет.

У японского сада, на извилках пруда,
Где струя водопада вечно плещет всегда,
И с бамбуковым стуком время тихо бежит,
На ветвистых деревьях резко птица свистит,

Я брожу под капелью, желтый лист шелестит,
По зеленой полянке резво белка бежит,
Неприметные зайцы что-то в лапах грызут,
Голубиные стайки ежевику клюют.

Низкий куст, редкий камень заблудились в траве,
И неспешные мысли у меня в голове:
В этом саде забыться, в этих камнях уснуть,
Навсегда заблудиться, от всего отдохнуть.

Холланд-парк в огнях машин,
В ритмах быстрого движенья,
Жизнь скользит шуршаньем шин,
Дробно множась в отраженьях.

Лондон тихо входит в ночь,
Мягко время проплывает,
Суета уходит прочь,
В лунном небе затихает.

Нет ни горестей, ни время,
В покаянном состоянье
Я сижу, забывши бремя
Всех забот и всех терзаний.

Незаметно в час приду
Легкого успокоенья,
Кружку «Гиннеса» найду
Чтоб развеять все сомненья.

По-английски пошепчусь
С путником, что вдруг подсядет,
У британцев научусь
Псов чужих кормить и гладить.

И без грусти и без боли
Я хочу отдаться счастью,
Погулять слегка на воле,
Приобщиться к безучастью.