Ирина Листвина - Прогулки вдоль линии горизонта (сборник)

…Отщёлкнет ключ щепу с сухих поленниц.
Под снегом оперишься ль наконец?
Неприспособленный приспособленец,
питомец, и подзимок, и птенец.

Ты приручён, твои ручьи застыли,
ты окольцован колкий снег клевать,
ищи себе тугие бритвы-крылья,
твоими – стужу не поколебать.

Шеренги крестиков – канва по снегу,
канавки поворот, как бурка, сив…
Дым по оси земной покрыл полнеба.
Кулич со свалки – досыта ль красив?

Бросай же зимний плод, земную тяжесть
на гулкие ладони мостовых.
Бумажный змей застуженный приляжет
всей пестротой под два крыла живых.

(Твой крест небесный в меловом вертепе
чудесной силой чьей-то веры теплой [22] Теплая вместо тёплая, как в церковных текстах, где нет букы «ё». …)
Что ж, небо чернокрылое ушло,
и копья звёзд тебя не пригвоздили.

Сиянье нимбов в голубом горниле
тебя не опалило, не сожгло.

Вот только бы не вспомнить как-нибудь
что твердь – тверда. И что тяжёл, как ртуть,
последний из блуждающих трамваев
(другие уж «промчались, завывая» [23] Из строфы забытого поэта 20-х гг. Михаила Голодного: «А трамвай как сдунет ветром, / Он промчится, завывая, / Профиль юности бессмертной / Промелькнёт в окне трамвая». («Снегопропады: С птичье человеческой фигуркой»). ),

тех, с яблоками вмятин на боках
широких… тех, что в послужных бегах
отскрежетали все свои моленья
и оседают медленно в коленях…

Дотла сожжёт подённый луч жестокий
билет в пустом кармане и ключи.
Прощай! Белеет парус одинокий
сквозь пепел-снег…
И белый свет горчит.

Снег за окнами мягко теряется где-то,
время каплет так близко.
Во сне
вдруг разбилась сосулька, бездумная флейта,
что один раз звенит о весне.

…Я бежала, не помня себя от разлуки,
поезд мчался за море, за твердь.
Из прозрачной травы
сквозь замёрзшие руки
я училась на солнце смотреть.

В мире утренней алости нежно и грубо,
плеском вешним окрест обойдя,
пели вóды (наяд [24] Наяды – божества ручьёв (из древнегречеких мифов). мимолётные губы?)
о сверканье и шуме дождя…

…Ближе к утру
сольются (с затверженной болью)
стук колёс и следы на песке.
Я не знаю, не жду. Всё, что было – невольно,
снег, серея, твердеет к весне…

Не в своих беловежьих и заспанных царствах, —
глубже голоса, в горле-спине.
А слова – наугад, наизусть? – род лекарства,
чтобы быть наяву, как во сне.

В том немыслимом сне
снег летит вместе с летом,
в луннооком заоблачном сне —
нет разбитой свирели. Эолова флейта [25] Эолова флейта – по аналогии с эоловой арфой.
мне бездонно звенит о весне.

…Сумеречной снастью сводит мир с основ
снег…
Схожу – во власти тысячеоких снов.

Сузилась ли пучина, ширится ли волчком,
бьётся путь в паутине с тонущим зрачком.

Снова Земля проходит точечный зенит,
время натянулось, крови связь звенит.

Снова тише ли, громче повторять от сих:
«Эту чашу, Отче, мимо пронеси» [26] Из «Гамлета» Б. Пастернака. —

и до сих… Не ставить нам, не воздвигать,
вёрст во мгле не править, мук не избывать.

Только переходов «тронутых» [27] Тронутый – немного не в себе, просторечие. черты,
только снегопадов сóлоны гряды,

только б не покинуть – так легко уснуть! —
этот нитевидный, еле внятный путь.

Помни: «И потомкам странен голос тех,
что в котомках тонких уносили – снег».

Вдруг снова днём, – как белой ночью.
Откуда эта тишина?
Ведь осень в городе хлопочет,
недавно началась она.

Да, воскресенье в самом деле,
вот отчего на даль версты
Гостинодворские аллеи
стоят пустынны и желты.

А в Павловске дни как газеты,
(что шрифт смешали с домино).
Там привокзальные буфеты
пыхтят… И в них ещё полно.

Бумагой, а не тягой шмельей,
шуршат оборванно кусты.
И в этом – весь конец недели
до наступленья темноты.

Ты помнишь взлёт косых и рдяных,
летучих, как косынки, туч?
Вдоль притолоки покаянно
склонялся к нам последний луч.

А утром дождь по древесине
летел… Что пело сквозь него?
Златой мелодии Россини
улыбчивое торжество?

Нет, кто-то клавиш в дачной сини
касался – до рассветных рос,
заплаканной былой России,
весны и ветра виртуоз.

Мне снится плач ребёнка горький.
Да водосточная труба
лепечет, льёт скороговоркой
хлопки невыжатых рубах.

И в пробужденья метке краткой,
когда в глаза метнётся ночь,
знать – явственно, но и украдкой, —
что ничему нельзя помочь.

Что смерклось лето, им покинут
в полях
полёт дождей и птиц.
И время дням слагаться в кипу
никем не тронутых страниц.

Одинокий свет и морозный ворс,
листовой воротник-карниз…
И протает ли с жести изморось
иль под утро бросится вниз?

Надвигаясь, плывёт и плавится
Айсбербург [28] Город айсбергов, срединное «г» стёрто в соответствии с неписаными правилами языка. («Снегопропады: Послеполуночный») накалённых лбов.
В стройных снах со дна надвигается
полк фонарных калек-столбов.

В гололобье крыш
снег бормочет: «Ночь».
На домах туманность рубах,
слуховая и одиночная
с чердака – в водосток труба.

Прилегла душа в тихом холоде,
на глубинной дельта-волне [29] Энцефалограмма мозга включает и дельта-волну, соответствующую состоянию наиболее глубокого сна. ,
гаснет Эго (и эхо) города,
воск неоновый в вышине