Ирина Листвина - Прогулки вдоль линии горизонта (сборник)

как сквозь копоть… Сколько их, медленно
тьму светлящих капель в саду?
Шорох? Зов ли? Идти мне велено:
«Слышу, слышу,
спешу, иду…»

Бессонница в чёрных томах,
бег
белых полей наяву.
Я в серых и жёлтых домах
жизнь – вместо себя – проживу.

Сны робко нисходят за мной
с глядящих в забвенье зеркал,
Твой облик стал прядью льняной
(заброшенной в лунный овал).

Дрожит, как разбитый фонарь,
древесными гранями сад.
Бьёт в колокол старый звонарь
собора любви и утрат.

Там в узком, как рана, окне
дамасских клинков голубей,
застынут, забыв обо мне,
химеры минувших скорбей.

Там в самую раннюю рань
небытия забытьё
шепнёт: «Есть льдистая грань,
легко соскользнуть с неё»

Там время – кормчий впотьмах.
Весь век мой будет оно
нести к тебе на руках,
но – только в это окно.

Белые листья слетают мои,
красные, жёлтые падают с крон.
Белые листья – в четырёх стенах,
Чёрные – по ночи – с четырёх сторон.

Ими заполнена, ширится ночь,
красные, жёлтые не в силах помочь.
В ком [30] В снежный ком. – большой, скомканный
(со звуком «клэп-клок» [31] Звукоподражание, составленное из двух односложных англ. слов: clap – хлопать, clock – часы )
белый попал, неисписан, листок.

В окна стучит знаки морзе
Мороз,
колет в сознании точки насквозь.
Дом стеклоокий, что наискосок,
красные, жёлтые светят – кому?

Им в голубом – на прощанье – дана
милость: кружась, завораживать тьму.
А за окном
треугольник окна,
сложен, отослан, белей полотна.

Но неопознан его адресат,
Чуть рассветёт, он вернётся назад.

Это пригород,
куст и изгородь,
горе, счастие мимолётные,
скрытных крыл трепетанье лёгкое.

Это иволга – «милый, милая»,
это снегири – «снег с ресниц сотри»
и синичий глаз – «спички свет погас»,
это коростель —
«скоро стлать постель».

У малиновки – мал-малинов сад.
Молния! —
И куст ринулся назад,
но всю ночь в окне плакал, не дыша:
«Ты прости, моя малая душа».

Так и сплыл наш дом
лепестком к луне,
о тебе одном плачу я во сне.
Жаворонка жар с тоненьких небес
только продолжал,
только о тебе.

Вспыхнул чиркнувший снег,
лёгкие ресницы,
до утра к дрёме век
каменных – лепиться.

Вспыхнул в камере сад,
чёрно-белый, чёткий.
Статуи стоя спят,
тени на решётке.

В камне – воска ожог,
колебалось, тлело
чуть живое в чужом,
лёгкой тени тело.

Но не вспыхнет извне
ласковое пламя.

И нельзя свет в окне
удержать руками.

Свет ночной, свет всегда
контурный и лунный —
выплеснут, как вода
из разбитой урны [33] Известная статуя с разбитой урной, из коей льётся струя воды.

На руке мокрый снег
(хлороформа клочья?).
Не пролить – проще б! Нет
слёз и глаз – воочью.

Снег летит… Им дыша,
нежны ль губы статуй?
Свеч прозрачных душа,
пар голубоватый.

Всё. Прощаясь, мы молча с тобой постоим.
О прошедшем – ещё помолчим, погрустим.
(Но когда же он скажет мне просто:
«Прощай!»
И покажет-подскажет мне, как отвечать?)

Ты, вина, – чья ты тень? Что маячишь в углу,
что боишься и шага не ступишь к столу?
Зря склонялась ты, тень, то ко мне, то к нему,
каждому прошептав: «Я ничья – никому».

Зря металась, таясь, от меня, от него:
«Не хочу, – мол, – ни лгать, ни пугать никого».
Скрыв упрёки, как прячут безжалостный стон,
ты в ногах, на полу танцевала бостон.

Без измены окончился молча наш день.
Сгинь в ночи ты, сообщница, общая тень

Этой ночью падала луна,
изредка скрываясь за домами,
и стояла в арках тишина,
дева с поминальными цветами.

Падала в обычный небосклон,
падала то медля, то срываясь,
вслед дома – спокойно колебались
однотонней инфрасерых [35] Известны инфракрасные и ультрафиолетовые волны, они невидимы. «Инфрасерых» в природе нет, но всё та же невидимость позволяет ввести их в текст, как метафору. («Подмена par dépit»: О падении). волн.

В тёмных стёклах с метинками льда
(в памяти – такой же слой изгнанья)
падала Селена в бессознанье
млечным слепком детского гнезда.

Хоть шаги неровны и длинны,
твой двойник случайным был прохожим.
Что он знал о городе, похожем
на раздробленную персть луны.

Свет, как стон, прерывисто лучист,
вдруг померк, дойдя до изголовья.
…Мел скрипел, шуршал осенний лист,
отчертив квадратики безмолвья.

Падала и падала луна,
зеленела медь, мосты вставали,
Нет, не стала падалью она,
но её на лунки разорвали.

Чьей-то жизни не было как нет.
Кто ты, призрак, вечно уходящий?
В перегонном кубе стынет свет —
известковый, резкий, жалко льстящий…

…В городе глубок ночной покой,
смолкли птицы, отключился грохот.
Воротник подняв, бреду домой —
к свету фонарей за поворотом.