Алексей Камратов - Любовь моя – Россия! Стихи и песни

Мы, замёрзшую в лёд любовь,
растопили в волне карибской.

На старой пристани
ревут гудки.
Ты смотришь пристально
из-под руки.
Ты смотришь издали,
столетья смяв.
Привыкли исстари —
кто слаб, тот свят.
Держусь за поручень,
отбросив грусть.
Эх, волны-горочки,
причала хруст!
И губы парусом
к губам твоим
вчерашним адресом:
Люблю! Любим!
Вдруг с места
слова – мосты.
Других не вижу лиц,
есть только ты.
А небо волоком
вдоль по реке.
Косынка – колокол
в твоей руке
звенит отчаянно:
Тире, тире…
Я не отчаливал,
я шёл к тебе
первопричастием,
уверен в том —
мы будем счастливы
в миру ином.

(только про нее – вечную)
Затерялись в причалах
стрежевые ветра.
Белокрылые чары
ворожат до утра.
На таежных излуках
ни закат, ни рассвет.
А в глазах – незабудках:
то ли да, то ли нет.

Ах, глаза, глаза —
ночь не тронута,
и с ресниц роса – на траву.
Ах, любовь, любовь —
шаг до омута.
Но нельзя,
нельзя тонуть одному

Плыли свечи черемух
на торжественный бал.
А на сердце чертенок
босиком танцевал,
Не хотел он мириться
с тишиной до зари:

если вышло влюбиться —
не молчи, говори.
Ах, слова, слова —
всплески лепета —
и не вяжутся потому.
Ах, любовь, любовь —
сердцу трепетно,
но нельзя,
нельзя любить одному.
Мчатся по небу кони,
гривы белым платком.
А ладоням ладони
говорят шепотком:
ты любим, я любима,
но осталась нужда —
где одна половина,
там другая нужна.

Ах, зачем, зачем
ночка – белая
и судьбы тропа – в полону?
Ах, любовь, любовь,
что ты сделала?
Ведь, нельзя,
Нельзя любить одному.

Милая, я нынче не приду.
Занесло меня в мирскую слякоть,
Где с душевной болью наряду
Доброте твоей не место плакать.
У любви особая стезя —
Не тропа истоптанная людом.
Нам её обманывать нельзя,
Чтобы не застыть в морозе лютом.
А мороз не ждёт, хрустит в висках,
Чуть коснись – и на сердце метелит…
Милая, я так тебя искал!
И боюсь расстаться на неделе.
За окошком вечер октябрит.
Ветер врёт, что зимы неизбежны.
Я не болен. Я тобой убит
В этот месяц – ветреный и нежный.
Я приду – беспомощный чудак,
Веря, что сердца не догорели.
И не поступи со мною так,
Как Тамар с лазурным Руставели.

(размышлизмы о Любви)
Кому – то нужен верности зарок,
сатрапам – окольцованная птица,
а песне – пояс древности – замок
на теле неприкаянной девицы.
Особенно, когда она «сова»,
а он – тот «жаворонок» – непоседа.
Где верность? – Демагогия, слова
и… полчаса в квартире у соседа.
Сегодня продаётся всё и вся:
Душа, Любовь, как с Геббельса подтяжки…
Ромео и Джульетты пыл иссяк.
Остался секс – груз сладостный, но тяжкий.
Так посмеёмся вместе, господа,
товарищи, блатные и не очень.
Зачем нужна вам эта суета?
Но… Жизнь была и есть,
и будет, между прочим.

Ей.
Быть может, ты права,
Что ждать – не так уж просто,
что жёлтая трава
сожгла ваш перекрёсток,
где разошлись пути
и взгляды, и надежды…
Его ты не суди.
Он был с любовью нежным:
лелеял по утрам её больную завязь,
в неистовый буран
у сердца, всем на зависть
он нёс её, он пел…
Какие были песни!!!
В тот миг он так хотел
их петь с тобою вместе.

Ему.
Мечту ударить всякий может,
сорвав свой голос на фальцет,
потом, сомненья подытожив,
преподнести цветов букет.
Но жизнь по замкнутому кругу
бежит, как раненая лань.
Подняв на праведное руку,
свою надежду не порань.
Поверь, и женщинам привольно
смотреть на мир сквозь призму лет.
Прошу тебя, не делай больно,
не торопись ответить «нет».

Я понимаю, друг, понимаю —
не всё даётся радушно.
Но слыша зов проходящих трамваев,
минуты жизни считаю нужными.
Минуты жизни – не цифры счётчика.
Я понимаю, друг, понимаю —
не каждый в небо взвихрялся лётчиком,
но каждый лётчик входил в трамваи.
И я, поэтами жизнь воспетую,
рабочей жизнью всегда считаю.
Я понимаю друг, мы – поэты
пером ведём по судьбе трамваи.

Здравствуй, псина, брат кудлатый,
неприкаянная тварь.
Нас сегодня сдал в солдаты
не вражина, а январь.
Дал под зад… И – на помойку,
хоть «зубарики» играй.
Укуси, браток, не ойкну,
только душу не замай.
Нет, не пью. Полаем вместе
в перекошенную жизнь.
Трезвым легче – прямо с песней
«Дуют» в энтот «ахренизм».
Дай тебе подую в лапы.
Жар сердечный невесом.
Эка стать твоя была бы,
будь «качаловским» ты псом.
Мне в друзья таких не надо,
кто за «маленькой нуждой»
на хозяйскую ограду… побоятся.
Боже мой!
А хозяева? Воруя,
верят в честную игру.
Потому не ко двору я
в этом «правильном» миру.
– Ты – со мной? Пойдем, бродяга,
завернемся в хмель ночей!
Горечь лет – не горечь ягод —
Рот не свяжет. Лай звончей!

Он не шумным рос поэтом,
был он всех немых «тишей»,
не писал стишки «про это»,
«голубых» травил мышей.
Человек не должен квакать,
зубы скалить невпопад,
чтобы всякая там бяка
не сучила ножкой в лад.
Человек – созданье божье,
а вообще – то, хрен поймёт.
Вот поэт. Он, точно, рожей
вышел задом наперёд.
Потому и пьёт, и плачет
беспринципнейший комплект.
И убить нельзя, иначе
в мире вымрет интеллект.

Изгоняя похмельного дьявола,
он лежал у стерильной стены
и мычал коровёнкою яловой
от уколов пониже спины.
Шевелилась в мозгах непогодица,
по палате крутилась тоской
про людей, что со временем портятся
под одной гробовою доской,
но паскудно рыгают историей
с перепою на бойне интриг…
Человечеству дорого стоили
перегибы активных расстриг.
За окошком аллеи заснежены,
в ёмком небе – метели возня.
Сколько судеб до времени смежила
закулисных актёров грызня —
за кусок, пусть протухший, но лакомый,
за карьеру, за стильный «чердак»…
Он лежал, как в шкатулочке лаковой,
за карьеру, за стильный «чердак»…
Он лежал, как в шкатулочке лаковой,
Знаменитый, забытый чудак.
А наплывом, в горячечной потуге
нудных слов полумозглый рефрен:
«Вы пишите, товарищ, про подвиги,
про культурно прополотый хрен,
про рекорды от лаек и пинчеров…
Дался вам социальный буклет!?»
И холёные усики взвинчивал
из пустых, но активный поэт.
Вспомним хохот и стон человечества
над Есениным, пьяненьким в дым.