Джон Стейнбек - Гроздья гнева

– Вот они где будут, – сказала она. – Если вы не возьмете, возьмут другие.

Уилсон повернулся, не поднимая головы, и зашагал к своей палатке. Он прошел внутрь, и полы за ним захлопнулись.

Они подождали еще несколько минут.

– Надо ехать, – сказал Том. – Сейчас, верно, уже около четырех.

Все взобрались на грузовик, мать наверх – поближе к бабке. Том, Эл и отец сели в кабину, Уинфилд – на колени к отцу. Конни и Роза Сарона примостились у передней стенки. Проповедник, дядя Джон и Руфь устроились кто где, посреди вещей.

Отец крикнул:

– Миссис Уилсон, мистер Уилсон, прощайте!

Из палатки не ответили. Том включил зажигание, и грузовик тяжело сдвинулся с места. И когда они поползли по разбитой дороге, которая вела к Нидлсу и к шоссе, мать оглянулась. Уилсон, сняв шляпу, стоял у палатки и смотрел им вслед. Солнце било ему прямо в лицо. Мать помахала рукой, но он не ответил ей.

Том вел грузовик на второй скорости, чтобы не испортить рессоры на тряской дороге. Подъехав к Нидлсу, он остановился у заправочной станции, проверил, не пропускают ли изношенные камеры воздуха и крепко ли привязаны запасные баллоны. Заправил бак, взял еще две канистры бензина, по пяти галлонов каждая, и одну двухгаллоновую масла. Потом налил воды в радиатор, попросил дать ему карту и стал изучать ее.

Молодой человек в белой форме, видимо, нервничал, обслуживая Тома, и успокоился только тогда, когда счет был оплачен. Он сказал:

– Храбрый вы народ.

Том поднял голову от карты.

– Это почему же?

– Через пустыню в таком примусе на колесах!..

– А ты сам туда ездил?

– Сколько раз, только не в таком гробу.

Том сказал:

– Если застрянем, неужели ни от кого помощи не дождемся?

– Может, дождетесь. Хотя среди ночи боятся останавливаться. Я бы ни за что не остановился. Я не такой храбрец.

Том усмехнулся.

– Думаешь, мы храбрецы? Просто нам ничего другого не остается, а храбрость тут ни при чем. Ну, спасибо. Как нибудь доберемся. – Он сел в кабину и отъехал от станции.

Молодой человек в белом вошел в домик из рифленого железа, где его помощник просматривал папку со счетами.

– Ну и народ! Оголтелые какие-то.

– Кто – Оки? Они все такие.

– А машина! Я бы на этом примусе побоялся с места сдвинуться.

– Ты! Мы с тобой люди как люди, а у этих Оки никакого понятия нет. Они и на людей не похожи. Настоящий человек не станет так жить, как они живут. Настоящий человек не помирится с такой грязью, убожеством. Этих Оки от гориллы не сразу отличишь.

– А все-таки хорошо, что не мне надо ехать через пустыню на таком «гудзоне». Стучит, как молотилка.

Его помощник посмотрел на лежавшую перед ним папку. Крупная капля пота скатилась у него с пальца и упала на розовые листки.

– Их ничем не испугаешь. Такие тупицы даже не представляют себе, как это опасно. И вообще они дальше своего носа ничего не видят. Есть о ком беспокоиться!

– Я не беспокоюсь. Просто подумал, каково бы мне было на их месте.

– Да ведь ты понимаешь, что к чему. А они ни черта не понимают. – И он вытер рукавом каплю с розового листа.

Грузовик выехал на шоссе и пошел между громоздившимися с обеих сторон камнями. Вода в радиаторе вскоре закипела, и Тому пришлось сбавить скорость. Выше и выше по отлогой дороге, которая извивалась и петляла по мертвой стране, спаленной, обесцвеченной солнцем, уничтожившим здесь все живое. Том сделал короткую остановку, чтобы охладить мотор, и снова двинулся дальше. Они подъехали к перевалу до заката и заглянули вниз на пустыню – черные горы вдали, желтые блики солнца на серой земле. Трава и жалкие, чахлые кустики бросали резкие тени на песок и на обломки скал. Палящее солнце светило прямо в лоб. Том заслонил глаза рукой, глядя на дорогу. Они перевалили через гребень и, чтобы охладить мотор, пошли под уклон, пользуясь только тормозами. Они спускались вниз к пустыне; вентилятор крутился, охлаждая воду в радиаторе. Том, Эл, отец и Уинфилд, сидевший на коленях у отца, смотрели на яркое заходящее солнце, и глаза у них были как стеклянные, загорелые лица блестели от пота. Плеши спаленной земли и черные горы нарушали ровный разбег пустыни и делали ее еще более страшной в красных закатных лучах.

Эл сказал:

– Ну и места! А что, если бы пришлось идти пешком?

– Ходили и пешком. Много народу ходило; а если другие могли, значит, и мы сможем, – ответил Том.

– А сколько перемерло, должно быть, – сказал Эл.

– У нас тоже не без потерь.

Эл замолчал. Залитая красным светом пустыня пролетала мимо.

– Как думаешь, увидимся мы с этими Уилсонами? – спросил Эл.

Том покосился на указатель уровня масла.

– Чудится мне, что миссис Уилсон ни мы, ни кто другой больше не увидит. Чудится, и все тут.

Уинфилд сказал:

– Па, я хочу слезть.

Том взглянул на него.

– Не мешало бы всех спустить до темноты. – Он сбавил скорость и остановил машину. Уинфилд соскочил на землю и помочился у края шоссе. Том высунулся из кабины. – Еще кому-нибудь нужно?

– Мы потерпим, – крикнул дядя Джон.

Отец сказал:

– Уинфилд, лезь-ка ты наверх. У меня ноги затекли тебя держать. – Мальчик застегнул комбинезон, послушно вскарабкался на грузовик по заднему борту и перелез на четвереньках через бабкин матрац поближе к Руфи.

Грузовик шел навстречу закату, и солнце уже коснулось краешком неровной линии горизонта, залив пустыню красным огнем.

Руфь сказала:

– Что – прогнали?

– Я сам ушел. Тут лучше. Там лечь нельзя.

– Только, пожалуйста, не болтай и не приставай ко мне, – сказала Руфь, – потому что я хочу спать. Засну, утром проснусь – и уже приехали. Так Том сказал. А интересно будет посмотреть, ка́к там, в Калифорнии. Говорят, красиво.

Солнце зашло, оставив на небе большой сияющий круг. Под брезентом стало темно, как в туннеле с просветами по обоим концам – с просветами в форме треугольника.

Конни и Роза Сарона сидели, прислонившись к кабине, и ветер, залетавший под навес, бил жаром им в затылок, а брезент хлопал и гудел у них над головой. Они тихо переговаривались, приноравливаясь к хлопанью брезента, чтобы другие ничего не слышали. Конни поворачивался и шептал ей на ухо, и, отвечая, Роза Сарона делала то же самое. Она сказала:

– Едем, едем без конца, кажется, что никогда больше ничего не будет. Мне надоело.

Он повернулся и шепнул:

– Может быть, утром… Ты бы хотела, чтобы мы сейчас были одни? – В темноте Конни коснулся ладонью ее бедра.

Она сказала:

– Не надо. У меня голова кругом идет. Перестань. – И подставила Конни ухо, чтобы расслышать его ответ.

– Может быть… когда все заснут.

– Да, – сказала она. – А сейчас не надо. У меня голова идет кругом, а они, может, и не заснут.

– Я больше не могу, – сказал он.